Облачный рендеринг. Быстро и удобно ☆ от 50 руб./час ☆ AnaRender.io У вас – деньги. У нас – мощности. Считайте с нами!
Марина Karol Комаркевич Домой. Часть 16
Время шло. Не то темно-синее, не то сине-черное, в цвет ночного вяземского неба, и потому почти незаметное, но неумолимое, как всегда. Капли загадочной влаги пролетали через колбу небесной клепсидры и разбивались о поверхность той же влаги, собранной в нижней ее чаше. Время твердо повернуло от собаки к волку.
Нет, собака еще не покинула небосвода, но мягкий шаг волка принуждал ее тесниться больше и больше, виновато помахивая хвостом всем, кто не успел окончить трудов своих в назначенные тому часы. По замыслу ли вышнему, по которому все собаки тянутся к человеку больше, чем братья их волки, но собаке всегда было жаль припозднившихся. Только помочь им - вызубрить экзамен, дождаться звонка, успокоить больного, уболтать совесть, усыпить память, сдвинуть с места буксующую махину приключившегося вдруг тяжелого разговора - ничего этого она не могла.
- Нет, ты постой, постой - раз за разом повторял дедка Горин, целясь в лоб дону Андресу черенком вскинутого на плечо веника. Берданку, по счастью, осторожный его внук давно отнес в краеведческий музей, и там наглухо закрыл в сейфе, потеряв, для верности, шифр от сейфа в никому неизвестном месте, - нет, ты постой! Сейчас вот милиция-то за тобой явится! Уже сейчас!
- Я стою, Пашенька, - покорно говорил дон Андрес, беспомощно созерцая своего сопротивника и маясь тяготой в ногах. В ухе немного звенело. Что делать, было непонятно.
- Я внука-то послал уже, за милицией! - не унимался дедка, - Скоро прибежит!
- Хорошо, Пашенька, - соглашался дон Андрес.
Внук дедки - библиотекарь Горин - тихо, чтоб не мешать старичкам, возился на кухне, кипятя чайник и изыскивая по шкафикам хоть какое-нибудь лакомство, кроме закаменевшего овсяного печенья. Эх, опять сладкоежка дедка повытаскал за день всю "Коровку" и пастилу с клюквой, не напасешься на него. К соседям, что ли, сходить?
- Пашенька, можно, я сяду, пока милиция не пришла? - спросил дон Андрес, чувствуя, как долгий день этот оседает свинцовым налетом на икрах и коленках. Хорошо хоть, шапку и балетку успел положить на край стола.
- Ты на жалость-то не дави! - возмутился дедка, - Стой, где стоишь, па-ре-да-тель! И руки на виду держи! Знаем мы вас, засланных!
- Да меня ведь никто не засылала, Пашенька. Я сам к тебе пришел. Поговорить.
- Не о чем нам с тобой говорить! У нас с предателями разговор короткий - к стенке, и точка!
- Да я и так уже у стенки, Пашенька. Нам бы с тобой точку какую-нибудь...
- Нет уж, па-ре-да-тель! Не стану я об тебя руки марать! Дождешься милиции! И будет над тобой законный публичный суд! Внук-то мой, уже побежал за милицией! Уже!
- Пашенька, а пока милиция придет, можно, я сяду?
- Нельзя!
- У меня очень ноги болят.
- Нельзя!
- Ну, хоть ботинки сниму?
- Стой на месте!
- А как же конвенция о пленных, Пашенька? За издевательство над военнопленными могут и звания лишить и партбилета.
- Что? - изумленно вытаращился дедка Горин, даруя дону Андресу надежду, что собеседник его, все ж не совсем лишился здравого смысла, - Это ты меня, меня, красного партизана, кавалера ордена Славы с живодерами равняешь? А ну, сядь живо!
Дон Андрес передохнул и пододвинул к столу стул.
- Нет, стой! - передумал дедка, - Нет, садись, хрен с тобой! Нет, стой!
- Пашенька, я посижу, пока ты решишь, сидеть мне или стоять, ладно?
- Нет, ты постой! Сейчас уже милиция-то придет! И руки на виду держи!
Собака на небосводе последний раз виновато махнула хвостом и канула за горизонт. Волк уселся среди звезд, опустив к земле любопытную морду. Внук Горин выскользнул из квартиры, в надежде одолжить у соседей сладкого и вернутся прежде, чем старички заскучают без угощения. Дон Андрес таки опустился на стул, а дедка на диван. Волк на небосводе тронул клепсидру лапой, и она плавно перевернулась, продолжив бесконечный отсчет невидимых синих капель.
Время утекало.
Дон Андрес чувствовал это каждой клеткой своего усталого старческого тела. Времени было страшно жаль. Всего, целиком. И прошедшего, что истратилось на всю эту глупую внезапную поездку, и настоящего, что расходовалось сейчас в муторном разговоре. Невозможный он, все же дурак. Пролетел полмира, потратил кучу денег, обеспокоил столько людей. И Милагрос, и Владыку, и Виту, и служащих в соборе Ектерины, и милую даму Дарью на Невском, и здешнего пастыря, и Пашкиного внука, и самого несчастного Пашку... Зачем? Жил бы себе человечек тихо, мирно, доживал в тепле и покое. Что, в самом деле, вступило в голову? Дурак... дурак...
- Пашенька, я, знаешь, наверное, пойду... - извиняющимся голосом начал дон Андрес, прикидывая, найдет ли сам в темноте дом здешнего церковного служителя.
- Куда!? - гневно рявкнул дедка, - Сиди на месте!
- Не хотелось бы мне тебя... вас... утомлять.
- Ишь, заботливый, - съязвил дедка, - Сиди, сказал! И молчи себе! Пока за тобой не пришли. Не разводи мне тут демагогии!
- Чего? - поперхнулся теперь уже дон Андрес, - какая демагогия? Ты о чем?
- А вот такая самая демагогия! - ядовито отозвался дедка, - Которой вы все, паредатели обучены, чтобы склонять на свою сторону и зубы заговаривать! Да меня-то не проведешь, я тоже обученный!
- Чему ж ты обученный, Пашенька? - тяжко вздохнул дон Андрес скорее самому себе, чем сердитому дедке, и в печали вернул седалище на пригретый стул.
Уйти не получалось. Или все же не хотелось? Что, в конце концов, мог сделать ему Пашка? Старый, дряхлый, глупый Пашка... Совсем такой же, как и он сам...
- В споры с вами не вступать обученный! - радостно подколол дедка, - Молчи! А то по лбу тресну, не посмотрю ни на какую конвенцию!
- Ну, тресни, - устало пригласил дон Андрес.
- Еще чего! - огрызнулся дедка, - Чтоб тебе смягчение обстоятельств при аресте было? Не дождешься!
- Ничего, я подожду, - сказал дон Андрес, - Вся ночь впереди. И над головой не каплет.
- Жди, жди себе. Некуда тебе теперь бежать, паредатель! Я глаз с тебя не спущу! И милиция...
- ...сейчас придет, - закончил дон Андрес, кивая не то себе, не то своему противнику, не то Тому, чьей милостью, надеялся, все это рано или поздно чем-то да закончится.
Дедка Горин насупился и сердито засопел носом. Но ничего не сказал.
Волку на небосводе надоело глядеть вниз, он улегся и прикрыл глаза, но в следующую секунду вскочил, потому что внизу под ним внезапно со свистом и грохотом распустились невиданные цветы, и начали взлетать и таять, взлетать и таять один за другим, оставляя за собой разноцветные дымные следы. Волк попытался схватить зубами цветок, но не сумел, и как волчонок, повалился на спину, ухмыляясь и весело подбивая лапой дымный след.
- Ах, - подпрыгнул дедка и дон Андрес тоже, схватившись рукой за сердце.
На пустыре за домом трещало и грохало, небо озаряли снопы мерцающих огней, и до кучи взвыли сигналки машин и собаки.
- Дети балуются, - с облегчением сообщил дедка, - Сядь обратно! Не пальба это, фейерверки. А твой час еще не настал!
- Из-за чего фейерверки? - спросил дон Андрес, опускаясь на стул. - Какой-нибудь праздник?
Лицо его, и дедкино заодно, и вся комната вслед за сменяющимися цветами фейерверков меняли цвет с синего на красный, с зеленого на желтый. К без того крепнущему унынию потихоньку набивалось в компанию чувство нереальности.
- Праздник, как же... - раздраженно процедил синенький дедка, - Электричества нет, вот народ и не знает, чем себя занять.
- А ведь верно, - спохватился фиолетовый дон Андрес, - Я смотрю, повсюду темно! Что-то случилось?
- Тебе виднее, паредатель, - усмехнулся желтый дедка, - Это ж мы из-за тебя в темноте сидим!
- Что, с сорок четвертого года!? - ужаснулся позеленевший дон Андрес.
- Да ну, ты дурак совсем, - опустил веник дедка, и посмотрел так, что, отступившая было, реальность немедленно извинилась и вернулась на прежнее место, - Психом-то не прикидывайся. Три часа, как отключили.
В комнату осторожно сунулся дедкин внук, нагруженный чашками, блюдцами, чайничком, чайником, банкой варенья и еще какими-то печеньками, слоечками, плюшечками, штучками-вкуснючками, рулетиками и прочим-прочим в вазочках, конфетницах, коробках, кульках... Рук внуку на все это богатство, да еще на то, чтобы придерживать дверь, явно не хватало.
- Товарищи пенсионеры, я вам варенья раздобыл, - радостно сообщил младший Горин, - Фейерверки, кажется, кончились у пацанов. Не помешали вам?
- Ты что это делаешь! - свирепо закричал дедка, взмахивая на испуганно присевшего внука веником, - Ты кому чай приволок, а!? Я ж тебе что велел, в милицию! А ну, сидеть!
И опять навел черенок на дона Андреса, дернувшегося было подхватить у внука Горина хоть часть посуды.
- Ну, ты, дедка, совсем, - жалобно сказал библиотекарь, - Я чуть кипятком не облился. Зачем тебе милиция? Вы меня извините, что завозился, - обратился он уже к дону Андресу.
Мисочки и чашечки начали резво перекочевывать на стол.
- И извиняться перед этим не смей! - потребовал дедка, - Это ж не человек! Это предатель! Он тут у нас в войну полицаем был, перед фрицами выслуживался!
Дедкин внук уронил чашку и упустил меж пальцами россыпь только добытых из кармана сливочных тянучек, которые заскакали по полу, как лягушата. Дон Андрес покраснел до корней волос. Библиотекарь посмотрел на него изумленно и вопросительно. Дон Андрес тяжко вздохнул.
Ну вот, опять... Почему так стыдно-то каждый раз, когда заходит речь? Давно же примирился со своим "полицайством", да и что в том было? А с другой стороны, гордиться, что ли? Еще невинностью занавеситься... дескать, не ведал, что творил... ладно, ладно, хватит... скрывать же не собирался.
Дон Андрес кивнул и развел руками. "Что было, то было". Библиотекарь шагнул шажок в сторону и загадочным жестом перехватил нержавеющий "Рондель". На прицеле теперь уже двух предметов домашнего обихода аргентинский падре совсем растерялся, и ощутил вдруг почти неудержимое желание расхохотаться. Боже, Боже, что Ты делаешь с нами...
- И в расстрелах участвовали? - нехорошо поинтересовался дедкин внук.
- Бог миловал, - покачал головой дон Андрес, - В обысках, да. А в основном, конечно, аусвайсы выписывал. И переводил. Самогонщиков еще ловил. Впрочем, - И вспыхнувшее, было, веселье утекло водой. Стыдиться-то, в самом деле, есть, чего. - Одного расстрела я желал. Очень. По счастью, не удалось.
Небесная клепсидра качнулась, и волк опять легонько подтолкнул ее лапой. Никогда и ничего, точно знал волк, никогда и ничего не произойдет на земле, ради чего клепсидру стоило бы остановить.
- А-а,.. - расслабил плечи дедкин внук, и вернулся к столу, - Ну, переводили-то многие, - и вдруг засмеялся тихонько, - Самогонщики... надо же... "Пес Барбос" по-немецки... расскажете потом?
- Ты что же это, - рассвирепел дедка, - Разговоры с ним заводишь?! С предателем!?
- Дедка, перестань, - взмолился младший Горин, - На немцев многие работали. Оккупация почти четыре года длилась. Жить-то надо было. При чем тут предательство?
- А при том, - зло сказал дедка, - Что я этого предателя лично знаю! Ты кому веришь, мне или ему!?
Дедкин внук опять жалобно втянул голову в плечи и посмотрел на дона Андреса без прежней уверенности.
- Это вы меня простите, - горько сказал дон Андрес, - Наверное, не стоило мне к вам идти. Но мне до сих пор кажется, что это очень важно. Не знаю, почему. Простите.
Неуютная темнота стелилась по дедкиной комнате. Страшно не хватало в ней хоть маленького огонька. Даже цветы и птицы, нарисованные на чашках, боялись и норовили спрятаться в ладони человека, разливавшего чай.
- Ну и что ты такое о нем знаешь? - спросил внук у дедки, мотнув головой в сторону дона Андреса.
- Да знаю вот, - упрямо сказал дедка, - Что надо, то и знаю! Предатель он, вот так!
- Пашенька, - виновато вскинулся дон Андрес, окончательно истомленный беседой, и решил краснеть перед декиным внуком не по внезапным дедкиным откровениям, а за все сразу, - если ты думаешь, что я дядю Саню ну, папу твоего, прадедушку вашего, - поклон оторопевшему внуку, - как-то оклеветал, так этого не было. Но ты меня прости все равно, в тюрьму-то его из-за нас с мамой посадили... но он маму по доброте повёз...
- Да знаю я, - отмахнулся тоже чуток растерявшийся дедка, - Папаня говорил потом. После войны. И на меня ругался. Дурак... а я и не из-за этого вовсе!
- И за корову меня прости!
- За какую корову?
- Которую я резать не стал! И тебе пришлось! Ты ж тогда расстроился!
- Какую корову?!
- Ну, ту, рыжую. Рыжую, помнишь? Мы тогда стадо лесом гнали, и в корову бомба попала! А ты потом еще за мной с ножом гнался?
- Дедки, - осторожно вмешался внук, - Пойду я от вас, ладно? Вы тут уже разговорились, вроде? Если чего надо, так я на кухне буду.
- Нет уж, - опомнился старший Горин, как истинный красный партизан, мигом возвращаясь на прежнюю линию фронта, - ты сейчас за милицией пойдёшь! Предателя этого арестовывать!
- Не пойду, - сердито сказал внук, - людей смешить с твоей милицией!
- Пойдёшь!
- Не пойду!
- Диверсанта покрываешь!
- Какого диверсанта, дедка! Ну что ты опять!
- Такого! Который свет во всем поселке изничтожил! Он сам признался!
- Я не делал этого, что вы...
- Дедка, да кабель Мишка Ковалов на тракторе перепахал, об этом уже весь поселок знает!
- А может у него парик, как у Мишки! В чемодане!
- У меня нет парика!
- Всё дедка! Сил моих нет! Без меня тут свои сказки рассказывай! Про предателей и остальную ерунду! Сдалось твоей Америке наше электричество!
Дверь за внуком хлопнула.
- Я никакого кабеля не перерезал! - возмущённо воскликнул дон Андрес.
- Молчи уж! - свирепо осадил дедка, - Ещё и с внуком меня поссорил! Все беды из-за тебя! Нехристь!
- Кто?! - вытаращился дон Андрес и с минуту хлопал губами, переваривая услышанное... - Да я же... Да я... - выговорить сразу не вышло не от стыда, но от сдавившего горло волнения, - Я священник, Пашенька!
- Кто? - в свою очередь выкатил глаза дедка и уставился на дона Андреса, как на восьмое чудо света.
Волк наверху пришёл в беспокойство, заметался по краю звёздной сферы и думать забыл про клепсидру. Столько всегда интересного творится на этой земле! "Донг-г-г!" - тревожно сказала последняя синяя капля, расчертив небесный купол долгой чертой. Ещё секунда, показалось вдруг, ещё доля секунды, и всё встанет... Но небесная игрушка, как и следовало от неё ожидать, повернулась сама.
А внизу, в дедкиной квартире тишина и темнота спорили друг с другом, норовя ухватить каждая себе побольше места. И готовое чаепитие прозябало на столе. Над чашками с чаем стелился парок. Соседи с третьего этажа отжалели дедкиному внуку заварки с бергамотом, от чего пахло в комнате пряным запахом нездешнего луга. И сами чашки, и лежавшие вокруг горками лакомства изнемогали во мраке. Томились на полу просыпанные тянучки. Капало сахарной слезой печенье с вишенками. Птицы на чашках раскидывали свои кобальтовые крылья и, наверное, что-то пели тоненькими фарфоровыми голосами, но кто их видел, кто слышал?
- Ты это чего, - спросил дедка после долгого молчания, - Поп, значит, теперь?
- Теперь, значит, да, - в тон ему подтвердил дон Андрес.
- И чего это ты? - полюбопытствовал дедка, - Совесть, что ли, примучила?
- Совесть, - кивнул дон Андрес.
Дедка пожевал губами.
- Из-за хрыча того поповского? - мрачно спросил он.
- Пашенька, - непреклонно сказал дон Андрес, сам дивясь и радуясь стали, зазвеневшей в голосе, - Этот поповский хрыч, как ты выражаешься, спас мне жизнь. От тебя. А до этого спас жизнь тебе. От меня.
На сем торжественном заявлении сталь в голосе дона Андреса почему-то звякнула и поломалась. Дон Андрес взмахнул рукой, чтобы удержать ее, но не смог остановиться на одном взмахе, взмахнул рукой еще раз, еще, еще... и с каждым последующим взмахом в голосе его становилось все меньше стали, а вместо нее звучало все больше и больше самого настоящего отчаяния.
- Ты не представляешь, Пашенька, - жалобно и торопливо говорил дон Андрес, и махал перед собой уже обеими руками, словно поставил себе целью доплыть до Пашки через разделявшую их темноту, и никак не мог, - Ты не представляешь, как я тогда искал тебя по всему поселку. И что готов был с тобой сделать. Боже, Боже, прости меня, грешного! Пашенька, и ты прости! Но я это не потому, что служил у немцев. Не потому, что ты был партизаном, Пашенька. Нет, нет! Я тебя очень боялся, понимаешь? Ужасно просто боялся. Вот и ненавидел. И хотел убить. Господи, как я хотел... это же ужас какой... о чем я только думал, о чем я... Я тогда был такой злой, злой такой... да я и сейчас...
Через темноту лицо дедки казалось смутным. Смазанным каким-то и очень далеким. Разглядеть его удавалось с трудом. И лицо это не было лицом Пашки Горина. Уж в любом случае, не прежнего Пашки, веселого бригадира молодежной бригады. Того лихого Пашки, по которому когда-то было так завидно, потом так страшно, потом так зло, а потом попросту позабыто. И непонятно было, слышал ли вообще этот Горин, о чем кричал ему дон Андрес? И понимал ли?
- Ты тоже не представляешь, - сказал дедка, опуская долу свое новое чужое лицо и зябко потирая старческие руки.
Дон Андрес сумел, наконец, прервать заплыв через темноту и первый раз за ночь внимательно всмотрелся в дедку.
В очень, очень старого дедку. Морщинистого и сутулого. Переболевшего, наверное, множеством болезней, возможно, и сейчас хворого. С клешнястыми руками в венах. С пергаментной кожей в пятнах родинок. С полинявшими, утонувшими в веках глазками. С седым, начесанным на лысину, хохолком.
Всмотрелся, почти как в зеркало, и больше, чем памяти о своем злодействе, ужаснулся пришедшей внезапно простенькой мысли.
Господи!..
Да я же ничего не знаю!
Столько лет прожил, в ходячую песочницу превратился... Ну да, последнее время успокоился и забыл, но раньше-то ненавидел, прощал по пяти раз на дню, жалел, обличал... да и вчера еще, спроси кто, сказал бы с уверенностью... и только сейчас понял... Я же ничего не видел! А выстрел за оврагом... да мало ли, кто там и куда стрелял!
Дон Андрес похолодел и вспотел одновременно.
- Пашенька, - заплетающимся языком пробормотал он, - Послушай. Я не знаю, как спросить. Я ведь думал... Священник наш старенький, отец Иосия, ну, тот, что прятал нас в церкви... он как... он как умер, ты не знаешь?
Дедка на том конце комнаты дёрнул плечико и опустил углы губ, от чего сразу как перелепился - удивительно стал похож на прежнего Горина.
- Чего ты крутишь? - спокойно спросил Горин, - Я его убил... Застрелил тогда у самой церкви, и закопали тут же, в овраге.
"Мама", - подумал Антоша Стешнев, в ужасе прикидывая, не залезть ли под стол.
"Ну и что это для тебя меняет? " - негромко спросил кто-то рядом с доном Андресом.
- Господи... - прошептал дон Андрес и заплакал, качнув стул под собой вправо, потом влево... и дальше - вправо-влево, опять вправо-влево - раскачиваясь все сильнее и сильнее, в такт хлынувшим из горла и носа слезам, соплям и всхлипам.
Во дворах вокруг домов стало совсем тихо. Время волка поднялось к апогею и перешагнуло рубеж, за которым не только люди, но даже земля уходит в сон, а отдельные полуночники остаются, наконец, сам с собой или со своей бедой, это кто уж какую компанию потрудился отыскать себе для грядущей половины ночи.
- А я не жалею, - с вызовом сказал старый Горин, - И оправдываться перед тобой не собираюсь!
- Не надо, - пробормотал дон Андрес, - Передо мной не надо...
И всё качался, качался, словно опять отправился в какое-то далекое, невиданное плаванье. Только теперь на лодке.
- Ну что ты воешь?! - угрюмо, почти с ненавистью спросил Горин, - Это же ты виноват. Ты его подставил!
Покаянно хлюпнув, дон Андрес проглотил и это обвинение, и готов был проглотить любое другое. Лодка его плыла и плыла, пробираясь во тьме, а берега все не было, и не было. И Пашка оставался все так же далеко. Разве что теперь совершенно явно стал самим собой. Очень старым, очень страшным, злым и дряхлым Пашкой Гориным. Именно таким, каким должен был стать. И было это настолько невыносимо, что новая волна слез чуть не снесла дона Андреса со стула.
- Да ты совсем рехнулся, - рассердился Пашка, - Что ты воешь, объясни мне?
- Я, Пашенька, - пролепетал дон Андрес, продолжая раскачивать стул и одновременно нащупывая на столе балетку, - Я на нас смотрю... Мы с тобой такие старые уже... такие хилые... Что мы можем-то? Ни воевать, ни строить... Отец Иосия, он тоже старый был... ему всех жалко было... тебя... меня... как вот... как вот внука твоего... а мы тогда, что мы тогда понимали...
- Заткнись, - зло потребовал Пашка.
- Хорошо, - прорыдал дон Андрес, отыскав, наконец, балетку и теперь шарясь в ней в поисках платка.
- Замолчи, я сказал! - рыкнул Пашка, весь перекосившись от горечи с яростью, и опять вскинул к плечу веник, - А всё шапка твоя проклятая! Забывать не надо было, никто б и не догадался!
С этими словами он резко перевёл черенок веника на несчастную ушанку лейтенанта Виту. Черенок послушно дёрнулся и плюнул огнем и дробью. Ушанка подпрыгнула и отлетела в дальний угол. Дон Андрес замер, прижимая платок к носу. Горин уронил веник.
Спустя минуту в комнату испуганно заглянул внук Горин, обвёл взглядом застывших старичков, ничего криминального не обнаружил, и виновато сказал:
- Грохнуло что-то. Не у вас?
Старички молчали.
- За окном, наверное, - поёжился внук, - Вы тут как, дедки. Может, свечку принести вам, а?
- Ты нам её ещё подержи! - ядовито предложил Пашка, одаривая внука отнюдь не родственным взглядом.
- Ну, как хотите, - пожал плечами внук, - Я, наверное, спать пойду. И вы до утра не сидите. В большой комнате диван раскрыт.
