Облачный рендеринг. Быстро и удобно ☆ от 50 руб./час ☆ AnaRender.io У вас – деньги. У нас – мощности. Считайте с нами!
Марина Karol Комаркевич Домой. Часть 13
Пару дней спустя, а может три, а может четыре... Да какая разница? Шагал по лесу неказистый парнишка. В рваной одежде, в раскисших сапогах, с проклюнувшейся - вот смешно-то, раньше ж только и мечтал - щетинкой на верхней губе. Шагал, покашливал, шморгал носом. Прятался, чуть что, на всякий случай. Вел за собою корову.
Корову Антоша нашел в лесу. Да не ту, конечно, угодившую под бомбу рыжуху, а вполне себе живую холмогорку. Случилось это потом уже, когда тихонько вернулся он на разбомбленную поляну. Походил по ней, понял, что и следов погонщиков со стадом теперь не найдет. Заглянул еще в воронку, но увидел там только землю. Присыпали, наверное, бывшие собригадники несчастную тварь. Или порезали на мясо? Идти-то им далеко... А вот стоит ли догонять, после всего, что было? Нарываться на взбесившегося Пашеньку, волшебно оживившего в Антошиной памяти образ молодого следователя? Самому, буквально, в петлю лезть? Не стоило, совершенно не стоило. Антоша повернул с поляны в сторону дороги на Вяземки и буквально через десяток шагов наткнулся на Маньку.
Так он ее назвал. В память о тихом мужике Грише. Ну и вообще, надо же было как-то называть. Манька обрадовалась Антоше, тыкалась мордой в руки, послушно шла следом. Вымя у нее закаменело, у бедной, да Антоша как-то все же справился. Растер, размял, выцедил гнойное молозиво с белыми хлопьями, и потихоньку раздоил коровку. Не заболела. И берестяной туес молока наливала исправно. Антоша тоже ей радовался, Маньке такой - милой, теплой, домашней. И вел домой. Куда ведь лучше, чем курицы, правда? Да и куриц что бы ни завести?
Все, что он знал сейчас наверняка - председателя, скорее всего в Вяземках нет. Эвакуирован. И значит, можно будет перевести дух, спокойно немного пожить. Узнать новости, разобраться с ситуацией, решить окончательно, идти ли воевать. Хотя, куда ж тут воевать, если вот Манька такая? Ну да, можно ее будет пока пристроить. Той же тете Нюсе, например. Еще и обрадуется.
Насчет председателя он не ошибся - в Вяземках его не было. Правление занимал армейский штаб. Вяземские кроме работы в совхозе копали окопы в лесах вокруг поселка. Разбираться с Антошиным прошлым военные не стали, хватило того, что местный - дали лопату и определили к делу. Антоша повеселел - кормили землекопов хорошо, выдавали усиленную пайку хлеба, дали сапоги. Тети Нюси в поселке не оказалось, как и дяди Сани. Сказали, эвакуировали их вместе с председателем, иначе дядя Саня уперся рогом и наотрез отказывался везти председателя в район. Ну, что ж, Антоша отвел пока Маньку к старухе Архиповой - жене деда Ильича - уговорился, что сдает корову, воде как в аренду. За молоко. Старуха с лица прям просияла, закурлыкала над буренкой, повела сердешную в сарай. "Вот и хорошо, - думал Антоша, - Вот и славно". Не случилось бы только пальбы поблизости, а то ведь потеряет скотина молоко и получится обидно.
Только глупо было надеяться, что окопами поселок обрастает так, для красоты и забавы. Так же глупо, наверное, как думать, будто война вроде непогоды - возьмет и пройдет стороной.
С работы на окопах их сняли в тот день еще до полудня, но транспорт не прислали, как обычно, отправили идти в поселок пешком. А когда свободные работники добрались до поселка, позади уже вовсю громыхала пальба. И в поселке все пришло в движение. Вокруг правления царил кипеж. Приносились какие-то машины, уносились обратно. Вырулила с дороги на Боровки колонна грузовиков и укатила туда, где стреляли. Потом объявились танки, аж четыре штуки! Что мальчишки, даже взрослые пришли смотреть на чудо техники. Танки тоже поехали в сторону пальбы, басовито и грозно рокоча на все вокруг.
Ночью палить стали ближе. Над лесом горели зарницы. А утром вдруг на глазах у многих взорвался фонтаном стекла и камня угол старой барской усадьбы, послужив сигналом всем ринуться по домам. Убегая, видел Антоша, как в парке при усадьбе то тут, то там вырастали фонтанчики земли. До дома он не добежал, заскочил с перепугу к Архиповым, и вместе со стариками затаился в сарае, прижался к теплому коровьему брюху и гладил-гладил-гладил по морде испуганную Маньку. Так и сидели до вечера, не смея высунуться во двор. Пока не стало тихо. А потом уже в сумерках вышли осторожно на урчание моторов, и смотрели из-за забора, как едут по улицам чужие машины, как выскакивают из них чужие люди, перекликающиеся кратко и резко на чужом языке. Смотрели и не могли поверить.
Нет, не один Антоша в Вяземках, если случалось что страшное или опасное, имел обыкновение затаиваться и жить неприметно. Другое дело, как-то он об этом не задумывался. Или не замечал? При председателе, пожалуй, многим было о чем поберечься втихаря. Но нынешнего охватившего поселок затишья не заметил бы только глухой. Затаились на это раз все Вяземки. Целиком. Надолго. На многие дни.
Правды ради, ничего ужасного в поселке пока не происходило. И захватчики держались, словно местные им вообще безразличны. Да так, наверное, оно и было. У немцев довлели свои дела, первые колонны просто проехали сквозь Вяземки ходом, не задерживаясь. Потом какая-то часть остановилась у бывшего правления, и вскорости над зданием висел красно-белый флаг с черным крестом в центре, а вход украсился надписью Kommandantur. Заняли и бывшую барскую усадьбу, и дом совхозника, где раньше случались собрания, танцы и кино, но в дома к поселковым никто не ломился, ничего от них не требовали, никому не угрожали.
Да только легче и понятнее жизнь вяземских от этого не становилась. И вопросы прикопились, на которые не находилось ответов.
Как получилось, что попали они под немца? Или армия советов оказалась слаба? Или это очередной маневр? Скоро ли вернутся наши? А если не вернутся? А если решишь, что не вернутся, а все ж вернутся? И как быть с хозяйством, и с совхозным урожаем? И сеять ли озимые? А эти, пришлые, в серой форме, веселые, сытые, гладкие, иногда захаживающие во дворы с нахальной улыбочкой: "матка, млеко, яйки..." - такие чужие, непонятные, ненужные... и зачем-то здесь. Чего от них ждать, чего вообще ждать, поди, разбери. Так не лучше ли затаится и поглядеть?
Только бедному Антоше на это раз затаиться не удалось совершенно. Двух дней не прошло со дня сдачи Вяземок, как домой к нему заявился собственной персоной зловредный попик отец Иосия,
- Внучок, - выдохнул прямо с порога, - Ой, и хорошо-то как. Хорошо.
Антоша даже спрашивать не стал, что хорошо. Знал уже, что попам этим вечно все хорошо, им так, видите ли, по вере положено. А что вокруг творится, словно бы не видят, дураки. Да и чего спрашивать, у отца Иосии ж шило в заду, сейчас сам все расскажет.
- Уже сколько дворов обошел, - не замедлил пояснить отец Иосия, проходя в дом, - А молодых-то никого и нету почти. Поуходили. Ну, понятное дело, понятное... А вот ты здесь, вот и хорошо!
- Это почему это? - поинтересовался все же Антоша. Внимание попика к скромной Антошиной персоне что-то ему не нравилось.
- Ты в школе немецкий язык учил? - спросил отец Иосия уже без причитаний.
- Ну? - хмуро отозвался Антоша.
- Значит, идем в комендатуру, - сказал отец Иосия, - Будешь мне переводить.
- Еще чего! - возмутился Антоша, и, не зная, как выставить попика из дому, повернулся хотя бы к нему спиной. Дескать, разговор окончен.
- Не сепятись, - мягко укорил попик. - Я же чего хочу. Там в лесу-то, там же бой шел. А потом отступление быстро случилось, никого не подобрали. Там солдаты теперь лежат, наши русские. Я уж ходил, смотрел. Мноооого... Похоронить их надо, внучок. Да вот, боюсь, без разрешения комендатуры, как бы не вышло преткновения. Пойдем, милый, сам видишь, никак мне без тебя.
Антоша заскрипел зубами. Размахнулся со всей души, чтоб сказать что-нибудь эдакое... и пошел надевать кепку. Что же, в самом деле, людей и впрямь надо хоронить. А что в комендатуру идти, так ему страшнее, чем этому поповскому обмылку, что ли?
Но чем ближе подходили к комендатуре, тем сильнее крутило живот. И чем больше оказывалось вокруг немецких солдат, тем меньше хотелось смотреть по сторонам. А в самой комендатуре, пред очи гладкого и мордатого коменданта Антоша почти позабыл все немецкие слова. После подробной речи отца Иосии, только и смог из себя выдавить:
- Bitte... tote Soldaten... Erlaubnis... - И никак не смог вспомнить слово "похоронить", - in Erde...
- Sie wollen also Ihre toten Soldaten begraben? - спросил комендант, обращаясь не к Антоше, а к отцу Иосии.
Разрешение было получено. Комендант сообщил, что считает похороны необходимой санитарной акцией, ну, и долгом уважения тоже. Уточнил, сколько местных жителей будет задействовано в работах. Посмотрел, наконец, на Антошу и поведал, что под его ответственность выпишет пропуск на пять человек. От такого "счастья" Антоша позабыл немецкий напрочь, и того, что в случае бегства работников в лес будет расстрелян, уже не понял. Может и к лучшему. Никто из вяземских, кого уговорили заняться похоронами, в сторону леса не смотрел.
- Эх, пятеро, мало, - вздыхал отец Иосия, - Я-то думал, отвезем к церковке. Похороним в оградке. Ну, что делать, будем хоронить в лесу. Я землю там освящу, потом и забор поставим. Поди, не в последний раз...
Антоша сгибался под тяжестью лопат и лежавшего в кармане аусвайса, и ненавидел отче Иосию всем сердцем.
Потом, правда, чуть позже, в лесу, где прошел бой, стало ему не до ненависти. В лесу сделалось Антоше очень и очень плохо. Там и леса-то, к слову, почти не осталось. Посеченные снарядами верхушки деревьев густо покрывали землю, торчащие на брустверах окопов комли жалко глядели вверх. Под кучами обвядшей листвы и поломанных веток или среди них лежали люди. Сентябрь приключился в этом году холодный, но не настолько все ж, чтоб сохранять тела нетленными. Отчетливый запах висел в сосняке. И жирные сине-зеленые мухи кучно роились над землей - тут, здесь, там...
При виде мух, а особенно того, над чем они трудились, разлюбезная слабость Антошиного организма сей момент не замедлила сказать себя в полной силе. Когда не то в четвертый, не то в пятый раз выбрался он из кустов, шатаясь от неотступающей дурноты, мужики вручили своему бригадиру поневоле лопату и запретили шариться в окопах, разыскивая мертвецов.
- Сами управимся, - сообщил Антоше мужик Еремеев, - А ты, парень, ямки пока покопай, на песочек посмотри. Да я тебе серьезно говорю, не таращься по сторонам, в землю, в землю гляди. Поможет.
Антоша внял совету и ухватился за лопату, как за ту самую соломинку. И впрямь, помогло. После первой ямы уже не тошнило, после второй перестало крутить кишки. После поднесенной отцом Иосией водички и вовсе полегчало. Сам поповский старичок сперва все что-то бормотал, молился вроде как, да той же водичкой прыскал вокруг, а потом тоже взял землекопное орудие.
Мужики бродили в посеченном подлеске и сносили на поляну тела, укладывали в рядок. Негромко разговаривали. Солнышко светило, птички посвистывали. Отец Иосия рядышком слабосильно колупал земельку, толку-то от тех колупаний. Но, хоть под ногами не мешался. И потихоньку не так ужасно стало на поляне, не так тяжело. Даже стыдно немного, воевать собирался, понимаешь, геройствовать, а сам при виде покойников прикипел к кустам. Не герой - горе одно. Недотепа.
Обрывки мужицких разговоров временами долетали до Антоши, тоже спокойные, словно бы о пустяках каких-то...
- А может и лучше под немцем будет, - говорил Еремеев, опуская на землю очередную неживую плоть, - Чего? При советах-то все на совхоз пахали, а теперича, поди, на себя можно будет поработать. Не?
Смутное недовольство трепыхнулось в Антоше от Еремеевской речи, если бы не прислушивался к бурчанию в животе, может даже голову бы поднял.
- Дак, знать бы, - отзывался напарничающий с Еремеевым Хомов, - а ну как, погонит тебя немчура на пахоту под дулами. Им ведь тоже хлебушка подай...
- Ну, тогда поглядим, - вздыхал Еремеев, - тогда, может, и за вилы возьмемся, и в лес...
Со стороны поселка послышалось тарахтение мотора, и на поляну вылетела немецкая мотоциклетка. Постояла пару минут на опушке. Двое немцев в ней внимательно осмотрели происходящее на поляне, переговорили о чем-то и укатили обратно.
- Проверяют, - усмехнулся Еремеев, - Эй, отче! Мы тут ихнего нашли, усоплого, его тоже принести, а? Или пусть немчура сама горбатится?
- Несите, несите! - отозвался отец Иосия, - всех несите, кого найдете. Все - люди, - добавил он тихонько.
- Это ж немцы! - внезапно вспылил Антоша, возмутившись самой мысли, чтоб серые вражеские трупы лежали рядом с гнилыми и жуткими, но нашими родными бойцами, - Это ж гадство какое-то, чтобы их тут рядом хоронить!
- Она вам! - не менее бурно подпрыгнул отец Иосия, - Какой тут у нас боец с покойниками сыскался! Сейчас всех победит! - и уже тихо, одному Антоша добавил, - Ты иди-ка, иди, глянь на них, только не на одежду. Ты, если без одежды-то, отличить сможешь, кто там немцы, а кто нет?
Антоша поневоле глянул, и опять побежал блевать в кусты. Может, разум его и углядывал какую несправедливость в совместных похоронах русских и немцев, но желудок уж точно никакой разницы между покойными не находил.
Могилы выкопали только на красноармейцев. Найденных немцев решили не хоронить сами, чтоб не иметь проблем с комендатурой. Просто уложили в стороне. Своим же, разложенным по ямам, бережно прикрыли принесенной ветошью лица и засыпали тела песком. Задержались изрядно, потому что обыскивали каждого на предмет документов, и у кого находили, отец Иосия складывал найденное себе за пазуху, а на бумажке записывал, в каком порядке кто лежал в земле. Потом служил заупокойную. Мужики стояли, сняв шапки, мычали что-то по временам вместе с батюшкой, и Антоша даже. Правда, больше от усталости, когда забывался. Но от содеянного пришло вдруг такое хорошее успокоение, какого не помнил он в себе очень давно.
Опять приехала мотоциклетка. Пока отец Иосия еще что-то гундел по книжкам, немцы осмотрели поляну, и в приказном порядке погнали всех домой. Кажется, немчуре не нравилась мысль, что в темноте кто-то из местных будет разгуливать по лесу.
- Нежные вы все в этом своем комсомольстве, - сказал Антоше Еремеев, когда шли обратно, - Шкуру тебе надо отращивать, парень, чтоб потолще была. А то так весь на понос и изойдешь.
Антоша задумался.
Не нравился ему Еремеев. Вот не нравился, и все. Пускай он тоже в тюрьме был. Дядя Саня, говорил. И покойников этих ужасных носил, как бревнышки. И немчуры, вроде, не сильно боится. Такой и помрет, наверное, с песенкой. А все равно. Мысли Еремеевские Антоше не нравились. Готовность эта под врагов прогибаться. Гнидство же чистейшее. Предательство. Да какая вообще может быть работа под немцем? Пока ствола к голове не приставят, и то... не приставят, поди. А уж думать, что наши не победят... Как вообще наши могут не победить? Как могут немцы быть тут всегда? А когда наши победят... и тут смутно начинали рисоваться где-то в отдалении фигуры председателя, тихого следователя, Пашеньки с кровью на руках... ё... уж что там насчет шкуры, а насчет поноса прав предатель Еремеев до самого распоследнего слова. Опять надо бежать на двор.
Следующий поход в комендатуру пришлось Антоше предпринять совсем скоро. Примчалась вдруг к нему старуха Архипова и, плача, потащила за собой. Оказалось, немцы свели со двора бабки корову, ту самую Маньку, а отче Иосия присоветовал ей идти к нынешнему начальству жаловаться и взять Антошу переводчиком. "Ну, совсем остервенел, старикашка!" - взбрыкнул Антоша. Только Маньку, в самом деле, было жалко до слез. Так что делать нечего, пошли. Для начала только, в целях укрепления шкуры, сел Антоша за стол и тщательно записал по-немецки все, что хотел сказать, чтобы не заикаться позорным образом, как в прошлый раз.
Бумажку Антошину в комнату к коменданту отнес немецкий офицер, поначалу вслух и неоднократно, с радостным смехом "Schauen Sie, Stauff, einige dieser Russen versuchen sogar auf Deutsch zu schreiben!" перечитав написанное. Антоша стиснул зубы и ждал. Архипова плакала. "Ich bringe es dem Kommandanten, damit er was zum Lachen hat". Пусть смеются, думал Антоша, лишь бы прочитали. Может, все ж отдадут корову-то. Под взглядами немцев пресловутая шкура отрастала и дубела так ощутимо, что чесались лопатки. Офицер вернулся от коменданта с недовольным лицом. Раздраженно оглядел Архипову, потом Антошу.
- Haben Sie das Papier verfasst?
- Ja, - выдавил Антоша, стараясь не дрожать.
- Sprechen Sie Deutsch?
- Ja, ein wenig.
- Sie müssen antworten: Jawohl, Herr Offizier! - Поморщился немец, - Der Herr Kommandant hat angeordnet, die Sache mit Ihrer Kuh ins Reine zu bringen. Und nun gehen Sie, wenn es so weit ist, wird man Sie schon benachrichtigen. Ja, und nehmen Sie die Alte mit, sie heult ja die ganze Zeit. Es stört Arbeit.
- Wie, Otto, - удивленно спросил другой офицер, - hatte er etwa Mitleid mit diesen Bettler?
- Nein, das nicht, er verabscheut halt das Plündern.
- Nun ja, mit unserem Alten ist nicht zu spassen.
- Ist schon wahr, aber die Russen wird er auch im Schach halten.
Маньку обратно на двор к Архиповой привел до того забавный немец, что и рассердится на него у Антоши не вышло. Немец был низкий, круглый и рыженький, с откровенно испуганным, печальным лицом. Голубые немецкие глазки таращились из-под чисто рыжих век, и вся физиономия немца выглядела одной сплошной огромной веснушкой. Вручая Архиповой Манькину веревку, немец не переставал беспомощно лопотать:
- Verzeihen Sie mir, gute Frau. Ich wollte Ihre Kuh ja nicht fuer immer wegnehmen. Was soll ich mit ihr auf der Marsch?! Ich konne mich halt nicht beherrschen, es tut mir so leid! Zu Hause habe ich ja auch Kuehe zurueckgelassen. Genau solche wie die Ihre. Ich habe sie so lieb! Ich melke sie auch so gern, frische Milch, verstehen Sie? Ich wollte den Kameraden bloss zeigen, wie man bei uns Kuehe melken tut.
Антоша смотрел на лопочущего немца и невыносимо вдруг загрустил. Такой глупый был немец, такой простоватый, домашний... семья у него, наверное, коровы вон... Зачем он здесь? Зачем? Что ему тут надо, если где-то там у него коровы, хозяйство, жена с детьми? Он что, сумасшедший, тащиться через полмира ради несчастной Маньки? И все остальные такие же? А если перебьют их все же... Вернется обратно псих председатель с чокнутым Пашенькой... И где же конец-то у этого всего? Где конец? Как бояться, как мучиться-то перестать? Расти уже, что ли, шкура моя, расти, шершавенька, расти, толстенька... устал я от вас от всех, не бояться хочу, плевать на вас хочу, жить спокойно хочу...
