Облачный рендеринг. Быстро и удобно ☆ от 50 руб./час ☆ AnaRender.io У вас – деньги. У нас – мощности. Считайте с нами!
Марина Karol Комаркевич Домой. Часть 12
Утром следующего дня в дом к Антоше пришел Пашка Горин. В дверь постучал, и когда Антоша открыл - нате вам, кланяйтесь. От растерянности Антоша поздороваться забыл. И Пашка не стал. Кратко велел идти в правление и сыпанул с крыльца.
Как враги. Или не как, а уже взаправду?
Мама, ты моя мама. Что ж все плохо-то так, и все хуже и хуже? Только пообвыкся-пообжился, тут опять в совхозную западню. И что делать теперь, мама, куда бежать? Ведь если дальше так пойдет, от вздохов скоро пупок развяжется. И вокруг до чего уныло. Будто осень уже здесь, а вся зелень с цветами - одна видимость. Живот еще до кучи заболел - невыносимым образом. Не иначе, к несчастью.
В правление Антоша привел себя через силу. Только потому, что думал - если не прийти, совсем будет беда. Может, опять в тюрьму. Хотя, что в тюрьму, что в бригаду... Бригадирствовал-то снова Пашка. А может и не переставал? Антоша же не выяснял. И теперь вот предстояло с парнями и с Пашкой во главе перегонять совхозное стадо за Боровки, до Мышина и дальше, в зависимости от обстоятельств.
Обеспечил председатель работой, как и обещал.
Гадина.
Одно утешение, хоть стадо гнать всей бригадой, а не вдвоем с уважаемым товарищем Пашенькой, который не смотрит, не смотрит, а то вдруг глянет - хоть сквозь землю ныряй. Небось, давно уже всех собак из-за дяди Сани на Антошу повесил. И раньше-то биографией попрекал, а теперь... вот не было печали...
Молодежная бригада немножко побухтела, возмущаясь неясностью поставленной задачи. Потому что, для начала, на фронт бы, а не коровам хвосты крутить. Бабы что ли не перегонят? А потом, если за Мышино, то это куда и зачем так далеко, немцы же всяко туда не доберутся. Только время терять. Ну и, наконец, с молоком-то как? Коров же доить надо!
Но председатель мигом пресек дискуссию, сообщив, что перегон стада - дело в районе решенное. Немцы сюда, конечно, не дойдут. На Лужском рубеже сейчас обстановка стабилизировалась. Враг остановлен. Но бомбить могут, так что народное достояние надо сберечь. Доить будут помогать и в Боровках и в Мышино. Депеши уже разосланы, ответы получены. А что до фронта - молоды ишшо, дорогие товаришши. Для фронта у нас есть обученная и тренированная армия. А вы там будете зачем? Вот как раз на обучение таких, как вы только время и терять. Да и вообще, вон, друг ваш, пополюб, скатался в военкомат, и что?
- Не взяли тебя в ополчение-то, пополюб? - добродушно повернулся председатель к Антоше, от чего последний позабыл все злые и горькие мысли о Пашке, и задохнулся в волне внезапного жара. - Не взяли.
- Почему пополюб? - сдавленно пробормотал Антоша, и счастье же, что лица своего не видел. Таким цветом налился - за метр прикурить можно.
- Попов любишь, - пояснил председатель. - Даже в военкомат с любезным нашим отцом Саввой ездил. Обоих завернули. Что, нет разве?
"Откуда знает!" - заметалась мысль в голове Антоши, да тут же и смолкла. Не плевать ли, откуда. Знает, вон.
Бригада засмеялась. Сам суровый Пашенька улыбался углом рта. И Антоша вдруг тоже улыбнулся, недоброй раскорячкой раздвинув губы.
- Зато, хоть, попытались, - мрачно сказал он, беря всех на прицел подбровного взгляда, как показал однажды в "Крестах" косящий под блатного посиделец с дальних нар.
В комнате сразу стало неуютно.
- Завтра к шести всем быть у коровника. С вещами, - поскорее подвел итог разнарядки председатель, - Идите уж, собирайтесь. И ты, Стешнев, - Антоша оглянулся в дверях, - учись, наконец, среди людей жить. Идиот.
Антоша одарил председателя еще одной улыбкой. Пускай помнит. Может и зря боится Антоша всяких людей с недобрыми предложениями, а? Как бы проверить, да мараться неохота. Живите себе пока, дяденька председатель, не плакайте.
Тем более, идиотом-то выглядеть оказалось совсем неплохо. Во всяком случае, до самых Боровок никто из бригады к Антоше ни с какими глупыми разговорами не приставал. Гнали стадо и гнали. Коровы шли не спеша. Ну, так, их попробуй, поторопи. Пастухи поневоле тож приноровились к коровьему шагу. Дорога до Боровок тянулась сквозь высокий подрост - ивы там, ольха, березы. Хороший тенек. Здесь и оводы не доставали, и ни одна дурная буренка не ломанула в кусты. В вещмешке приятно бултыхалась буханка хлеба. На паре луговин останавливались, давая скотине отдохнуть и попастись. К вечеру, когда дошли, навстречу высыпали боровские бабы и мигом передоили стадо. Молоко унесли с собой по домам. А куда ж его еще? И бригаде оставили пару ведер. Молоко да с хлебушком...
Ну да, ну да. Правда ваша. Больше всего сейчас Антоше нравилось думать о еде. А о чем еще думать? Комсомольству всей прочей бригады, что ли, завидовать? Толку-то. Вон - и комсомольцы, и не комсомолец, топают себе по коровьим лепешкам, глотают пыль, навоз изволят нюхать... И говорить с братками-комсомольцами не о чем и не за чем, душу не травить всей этой комсомольской резвостью, потому что одна скука от нее и печаль, а пользы - ни на копейку.
Ночью, правда, у костра, не удалось отмолчаться.
- А что, Стешнев, - подкатил бывший одноклассник Митя Новиков - Чего тебе в военкомате-то сказали, а? Ну, насчет, почему тебя не взяли? Может, потому что ты вместе с попом пришел, вот тебя и спутали с церковником?
- Не приходил я с попом, - огрызнулся Антоша, не особо, впрочем, злясь, потому что Новиков, по голосу судя, не издевался, а интересовался вполне серьезно, - я с ним только до дому потом ехал, одну подводу нашли, вот и ехал. Чего, пешком что ли идти?
- Не, зачем пешком, - замотал головой Новиков, - не надо. Да ну их, этих попов. В военкомате-то что?
- Что, что... - проворчал Антоша. Не говорить же, что даже к дверям не подошел. И в темноте, кто увидит, если покраснеешь. Невелико вранье. Почти правда. - Сказали, по возрасту не подхожу.
- Эх, жаль! - засокрушался Новиков, - Не мог соврать, что ли, про возраст-то!
- Дак, он же не знал, поди, - заступился за Антошу Тихий Федечка, такая вот у парня была фамилия, да и нрав похожий, - Я бы тоже с лету про возраст врать не стал.
- Ну, я теперь знать буду, - уверенно сказал Новиков, - года три накину, и вперед. Хватит трех годов, как думаете, а? Или пять прибавить?
- Не смеши, Новиков, - отозвался из-под кожуха Федечкин брат Тима, - С твоим ростом годы только в обратную сторону скидывать - тогда еще поверят.
- И пошлют снова в школу, как бычка, на дорааааащивание, - подхватил Федечка, со смехом, - Охоньки да ахоньки, какие парни махоньки!
- Из-за кочек, из-за пней не видать наших парней, - закончили братья уже хором.
- Ну и будет вам, - отмахнулся Новиков, - невысокие солдаты, они, знаете, тоже на войне очень нужны. В разведку, например, ходить. Или в кавалерию. Там-то все равно, какого ты роста, а лошади легче.
- Эх, и впрямь! - с внезапной тоской сказал Федечка, - Промахнемся мы с этими коровами мимо войны! Хорошо бы уж дальше Мышина не ходить с ними.
Антоша тихонько вздохнул, и поглубже спрятал лицо в ворот куртки.
Уйти из-под Боровок следующим утром не получилось. В местное управление ни свет ни заря принесли телеграмму-молнию для Горина - обождать, может быть смена маршрута. Обождали до вечера. Вечерняя молния велела с утра идти на Мышино. Но очередная утренняя снова - ждать. Чехарда какая-то детская совсем. Антоше, впрочем, после тюремной чехарды неудивительная. А вот остальные члены бригады маялись и сердились. Боровские, правда, исправно доили коров и натащили вяземским всякой еды - хлеба, прошлогодней подвялой картошки, даже супа в ведерке.
Еде Антоша радовался, как ребенок. А мрачнеющему лицу товарища Горина не радовался совсем. От взгляда на Пашку сосало у Антоши под ложечкой уже который день. И с чего бы? Горин к Антоше не придирался, вообще ничего не говорил. Смотрел нехорошо, ну так что. Раньше-то, кроме короткого затишья, когда Антоша в комсомол вступал, тоже нехорошо смотрел. Только теперь складывалось у Антоши стойкое ощущение, что Пашка не просто недобро смотрит - присматривает. Следит. Ой, к лешему! - отмахивался Антоша от своих додумок, но отделаться от них совсем не мог. И бояться Пашку начинал все больше и больше. Пару раз даже представилось, а не Пашка ли сейчас подойдет к нему с разговором: "Помнишь, Стешнев, что тебе предложили в тюрьме..." И потом прошибало до самых портянок...
Впрочем, в Боровках-то, на людях, было не так страшно, жаль, предстояло идти дальше.
Наконец, после очередной телеграммы, тронулись к Мышину. Плохой получился день. Попали в сильный дождь, промокли. Свернули в лес, чтоб укрыть скотину, зашли в болото. Пока выбрались - свечерело, а до Мышина было еще далеко. Коровы, конечно, нервничали, и доится в дороге стали меньше, но все равно... К вечеру горько мычали и жалко глядели на погонщиков. Пришлось останавливаться и кое-как управляться с дойкой. Сколько смогли. Куда получилось. Большую часть - в землю. От того, как белые струи вливались в болотную чернь, плакал Антоша под дождем и зло тягал буренку за сосцы, утыкаясь лбом ей в бок и прикрывая глаза, чтобы не видеть. Но выпить больше, чем уже выпил, все равно не мог.
Мышино встретило неприветливо. Навстречу вместо баб с подойниками и кого-нибудь из начальства вышел угрюмый дедок и народец зачем-то с вилами.
- Нету начальства, - сказал дедок и противно заулыбался.
- Когда будет? - устало спросил Пашка. - Нам надо связаться с совхозом.
- А не будет, - сказал дедок, и ручками развел в поклоне, - Сбёгло!
- Чего сбёгло? - растерялся Пашка.
- Не чего, а куда! - сердито сказал дедок, - Знамо куда, в город! Сбёгло! И нас под немца кинуло! Все партейные уехали. Евакуация! А простыя люди вертись, как знаешь!
- Что?! - мигом окрысился Пашка, - Да я тебя за такие слова! Перед трибуналом ответишь!
- За...сь своим трибуналом! - тоже взъярился дедок, за спиной его народ как-то отчетливо приподнял в руках сельхоз орудия.
Пашка побелел. Антошу затрясло, и утрешнее молоко бодро рвануло из желудка вверх. Едва удержал.
- Тихо-тихо, - вклинился вперед Тихий брат Федечка, - Тихо, мужики. Вы чего? Дед, ты не ори, ты объясни. Мы же два дня в лесу с коровами, ничего не знаем.
- Объяснил уже, - угрюмо сообщил дед, - Распоряжение пришло с району. Всем коммунистам партейным евакуироваться. Из-за надвигающегося фронту. От так. Все и уехали, два дни тому. Я тута теперя начальник, - внезапно гордо распрямился он, разглаживая ус, - Потому как народным сходом выбран старостой! О-на!
Известие не укладывалось в голове. Да, впрочем, Антоша и не пытался. Глядя, как мечется бледный Пашка, пытаясь связаться с вяземским правлением - в Мышино их все ж пустили, и покормили, и занялись скотиной - ничего уже не понимал, и верный тюремной привычке, затих, чтоб не нарваться на лишнее. Сидел с бригадой в сарайке, слушая, как хлещет по крыше очередной проливной дождь, жалел оставленных в перелеске несчастных буренок. Выскочил раз по малой нужде, а, вернувшись, напоролся на такой Пашенькин взгляд, что больше уж с места не вставал. Молчал вместе со всеми. Ждал.
Связаться с совхозом не получилось, наверное, оборвалась телеграфная линия. Тогда решили отправить в Боровки Новикова - как самого шустрого. Федечка заикнулся было, чтобы послать Антошу - тоже шустрый и попредставительней. Но Пашка совсем зло огрызнулся, и Новиков немедленно почесал в дождевую хмарь. Обратно он вернулся через день. Сообщил, что в Боровках тоже идет эвакуация партсостава. И никакая это не провокация, а наоборот даже - сохранение ценных партийных кадров. И в Вяземках сейчас должно быть то же самое. Потому что известно, что немцы, захватывая населенные пункты, немедленно расстреливают коммунистов, а остальное население не трогают. Вот и пришло соответствующее распоряжение. А как быть с коровами - непонятно. С Вяземками-то тоже связи нет. И на фронте все плохо. Пока они тут в лесу со стадом, германские войска взяли Лужский рубеж, и уже продвигаются дальше, на Гатчину! А Гатчина, это ж, считай, почти здесь! И бои совсем рядом! Кто приехал из Петергофа, говорят, в госпитале полно раненых!
- Вот и отставить панику, - остановил оратора Пашка, - К Ленинграду им все равно не пройти. Кто ж позволит. Сдурел ты, Новиков. А мы пойдем к Ильичевску. - И на тихий ропот бригады довесил, - Дисциплина, товарищи! В Ильичевске передадим стадо в совхоз "Заветы Ильича", а сами на фронт. Хватит уже бирюлек. Но стадо здесь бросить... не позволю!
И на Антошу посмотрел так, словно тот только что предложил лично передушить всю вверенную заботам бригады скотину.
А крыситься-то надо было не на Антошу. Злиться-то надо было совсем на другое. Когда вышли на окраину деревни, к леску, где стояло стадо, встретили вдруг местных, ведущих за собой на веревках нескольких коров. И дедка-старосту среди них.
- Это что это такое? - тихонько, но отчетливо спросил Пашка, заступая деревенским дорогу, - Воровство народной собственности?
- Кому воровство, а кому оплата! - выпятил грудь дедок, - Ну, чего злобишься! Кушал суп густой, плати за постой! У нас десять дворов, с вас десять коров! Справедливо, я шчитаю!
Федечка быстро шагнул вперед и ухватил Пашку за плечо.
- Не справимся, - торопливо зашептал он, - Слышь, Паш. Пойдем.
Мышинские стояли за дедком на редкость плотно, и смотрели весело. Пашкиной яростью забавлялись. А могли и вызвериться в любой момент. Прямо сверкало это в их глазах, понимал Антоша. И еще понимал, что настоящие враги у советской власти все же есть. Вот они - падлы. В натуральном виде. И ничего сейчас с ними не сделаешь. От злости, страха и опять злости пересохло во рту.
Мышинские прошли мимо, неторопливые, нарочно медленно провели ворованных буренок. Пронесли ведра с молоком.
- Кулачье недобитое, - прохрипел им в спину Пашка.
- Скажи спасибо, что больше не взяли, - отозвался дедок, - Иди себе, господин комсомолец!
Костяшки на Федечкиных пальцах, сжимавших Пашкино плечо, стали только что не белоснежными, да и то, потому что загар.
Стадо погнали дальше, срезая по лесу петли дороги. Хотелось поскорей уйти от Мышина, вдруг куркулям этим мало окажется. Да и вообще - чтобы хоть немного забыть унижение. Злые были все, как черти, и усталые, сверх всяких сил. Не выспались, толком не поели. Бедные коровы не понимали спешки и спотыкались в подлеске. Злобный Пашка орал на них дурниной, да только, вместо того, чтоб собрать кучно, распугивал по кустам. Его не останавливали. Мышинских, вырвавшись на простор, костерили, почем зря. Антоша один молчал. Но не потому, что думал иначе. Просто закис от очередной обиды. Вот ведь вам, кулачье натуральное, в двух шагах, только в лес поглубже зайди. А арестовывают кого? Начальнички безмозглые, чтоб им!..
- А ты что молчишь! - выхватил Антошу из обид и одновременно ухватил за ворот внезапно налетевший Пашка, - Жалеешь кулачье это!
Гул укрывшегося за дождем самолетика не услыхал никто из них. И только когда небо вспороло длинным воющим, и стремительно падающим звуком, вскинули оба лица вверх, где над ними мягко уходила уже в сторону серая птица с черно-белыми ломаными крестами на крыльях. А потом, сминая все и вся, понеслись коровы, и руки Пашкины соскользнули с Антошиного ворота, встала дыбом земля, хлестнула, смяв и искувыркав все тело, ударила о себя и сверху залила горячей грязью. Но не до смерти. И даже не до обморока.
Поняв, что цел, сразу вскочил Антоша на ноги. Рядом подскочил Пашка, красивый, как негр. Кричали где-то. Или только казалось? Из-за деревьев, неслись к ним Федечка с Тимой, а с другого конца полянки Новиков, бледный, размахивающий руками. Коровы уносились, наоборот, в лес. И только впереди, прямо в свеженькой воронке, в жирном мокром черноземе извивалась одна, со вспоротым брюхом, расплескивала кишки, и не мычала совсем, а рыдала, орала, словно и не корова, а страшной мукой терзаемый человек.
Залитый дождем и грязью мир плыл у Антоши в глазах. Вдох с трудом помещался в груди. В низких тучах мерещился вой моторов, и хотелось бежать, а ноги не сходили с места.
- Чем тебе пристрелить?! - фальцетом взвизгнул Пашка.
- Ну вот, ножом хоть! - крикнул Федечка, и, выхватив из кармана перочинный складень, зачем-то кинул его Антоше.
- Охренели совсем! - в свою очередь заорал Антоша, отшвыривая нож, - Сами стреляйте!
Нож упал почти рядом с Пашкой. И тот - грязный, высокий, страшный - подобрав складень, начал боком спускаться в воронку к корове.
Дождь припустил еще сильней, ветер качал деревья. За криками коровы, за воем непогоды, за грохотом крови в висках, за лязганьем зубов, казалось, тысячи самолетов сейчас вынырнут из облаков над поляной, и разнесут ее в клочья, в мешанину грязи, смерти, страха и бывших человеческих тел.
Но корова, наконец, замолчала.
Пашка разогнулся над ней и, повернув голову, посмотрел прямо Антоше в лицо.
- Ты, гнида, - сказал он.
Глаза товарища Горина были совсем сумасшедшими.
С алыми по локоть руками, в окровавленной одежде, меся сапогами кровавую грязь, Пашка начал выбираться из воронки.
- Я всегда знал, - тяжело выдыхал он на каждом шагу, - Я за тобой смотрел. Ты ж в районе не был в военкомате, а врешь, что был. Тебе даже корову не жалко, пусть мучается. Ты и людей наших советских ненавидишь. Ты зачем из сарая выходил, а? Зачем? Сигнал давал? Да? Чтобы навести на нас самолет? Гнида...
Ножа он так и держал наизготовку, иногда, чтоб не упасть, взмахивая им перед собой.
Окончания дикой Пашкиной речи Антоша не дождался. Сам, как безумный, проломился сквозь кусты и запетлял между деревьями, спасаясь от накатившего ужаса. Бежал, пока не потемнело в глазах, пока прыгнувшие под ноги корни деревьев не вышибли на минуту дыхание из рухнувшего на них тела. Откатился под лежавшие почти на земле еловые лапы, и там застыл, потерял сознание, чтоб не выдать себя не то, что вздохом, даже движением мысли.
