Облачный рендеринг. Быстро и удобно ☆ от 50 руб./час ☆ AnaRender.io У вас – деньги. У нас – мощности. Считайте с нами!
Марина Karol Комаркевич Домой. Часть 10
Не задался нынешний субботний вечер почти у всего поселка Вяземки. Вот не задался, и все. И пляши, что хочешь.
А началось с того, что Мишке Ковалову - одному из вяземских трактористов - приспичило вдруг перегнать свой трактор из гаража в ремонтный блок, с одного конца поселка на другой. И чего приспичило? До понедельника подождать не мог, все равно никто не взялся бы на выходных проверять ему сцепление. Однако поехал, и задумался что ли на минутку в кабине, или еще что, рычажок нажал случайно, только опустил прицепленный к трактору плуг в землю, проезжая как раз за жилыми домами. И всего-то пропахал метра три, но как точно попал, снайпер сельскохозяйственный, - перерезал главный силовой кабель, оставив без света почти весь поселок. И сам испугался только не до смерти - а чудо ведь, что был в резиновых сапогах да рабочих перчатках - услыхав, а там и увидав за спиной чуть не до неба взметнувшийся столб шипящей искры, выскочил из трактора и рванул куда понесло. В темноту, в поля, через леса. Ночь отсиделся у свата в Боровках и вернулся только под утро, со сватом вместе, робко хоронясь за елочками, и выглядывая из-за них осторожно, думая увидеть на месте родных Вяземок жалкие остовы, опосля не иначе как, учиненного подлыми америкашками ядрёного взрыва.
В самих же Вяземках поднялись кутерьма и переполох. Ладно, без света, но остались все без телевизора. А как же концерт субботний с юмористами? Как боевичок с кровавой кашей под салатик и жареную курочку? Как матч между Испанией и Марокко? Беда!
И заметались, забегали из квартиры в квартиру в пятиэтажке, и в окрестных домиках завыскакивали на улицу, оглядываясь в темноте, зазвонили друг другу, оборвали провода в аварийку - фигурально, конечно, выражаясь. Не хватало еще и эту хрупкую связь с цивилизацией изничтожить. И уяснили с отчаянием, что свет на сегодня есть только под Вяземками, за прудом. Что не будет его до завтра, хотя аварийка, конечно, изо всех сил старается, но больно уж могуч обрыв, за пару часов не соединишь...
И пошло-поехало, у кого от скуки, у кого от горя за непросмотренный матч. Рыдали по своим комнатам страдающие дети, и даже дивиди было им не включить. Искали по полкам свечи мамаши семейств, а отцы подсвечивали им спичками или зажигалкой, браня нерасторопность половинок. Свечки находились по большей части с прошлого нового года - ароматизированные, это счастья тоже не прибавляло. Но горели. И благоухали. И при них вспоминались вдруг всякие многодневно откладываемые тяжелые дела, забытые проблемы, беды, обиды.
И вот, горевала уже старушка Петрова, найдя рядом со свечой пачку фотографий, где они с живым еще Петенькой - на сенокосе, на Невском проспекте, на пляже в Зеленогорске. У старых фотографий краешки такие - зубчатые. Водишь по ним пальцем, водишь, а уже ничего и не видишь на буром квадратике снимка из-за застелившей глаза воды.
Тетка Михлюздиха кушала печенье перед немым и слепым телевизором, угрюмо поминая сама себе свою косоглазость, полноту, одиночество... Не грел душу незапланированный вечер при свечах. Не бередил мечтаний. Одна рябь в глазах, да пустое волнение...
Разбуянился дедка Горин - и без того старикан бедовый, все искавший среди соседей вредителей и шпионов, а в остальное время изводивший семейство грозным фронтовым своим прошлым.
Жена Хомова полезла срочно в холодильник, и как есть ледяную, спрятала на себе литровку. Так и ходила теперь с ней по квартире, наморозив пузо, опасаясь обронить из-под юбки и шерстяных панталон, и растревожить заскучавшего супруга.
А и холодильники ведь многим пришлось размораживать! При свечах! Вот радость-то на выходные!
И один телевизор уже успели расколошматить в пылу припомнившейся от безделья ссоры, и пару мелких пожаров потушить. На окраине же поселка, во тьме, невесть откуда взявшаяся стая собак загнала на дерево вольного кота Анатолия и намеревалась теперь вести осаду до полной бесславной капитуляции осажденного.
Словом, что говорить, неуютно проходил в Вяземках вечер субботы. Нехорошо, нелегко.
Не задался этот вечер и у отца Викентия, хотя, казалось бы, ему что, вечерню мог служить и при свечах, и вообще без них - по памяти. Да и свет-то у него как раз был, потому что электричество к церкви в свое время подвели не от общего кабеля, а откуда-то из другого места. Да вот, тем не менее.
Для начала опоздал на службу регент. Ехал он из Матюховки, и, подъехав уже почти к самым Вяземкам, очень растерялся - не увидав привычных огней. Во тьме, одинокий такой в салоне своего затюханного жигуленка, почувствовал себя регент совсем заблудившимся сиротой, и нет бы, позвонить с мобильного, развернулся и поколесил невесть куда, искать, где сбился он с дороги или пропустил поворот. Позвонил только уже из самых Неглинок, ну и пока добрался, пока то се...
Потом не пришла на работу старушка Петрова, поплакав в трубочку телефонную что-то печальное, а желающие прикупить и поставить свечки да подать записки уже ногами до блеска натерли пол перед свечным прилавком. Но тут хоть объявился поселковый библиотекарь Горин, сошедшийся некогда со старушкой на ниве краеведческих изысканий, да так и прикипевший понемногу к церковной жизни, и согласился бабушку подменить.
Потом перепутали стихиры певчие, потому что ноты для стихир и тропарей вез регент с собой и выложил их на пюпитры в последний момент.
Потом пропал у отца Викентия голос - дала-таки себя знать перенесенная на ногах ангина. Тут, правда, подошло время исповедовать, и можно было бы поберечь связки, тихонько нашептывая разрешительную молитву, но, как назло, народ потянулся охочий до разговоров, норовя вместо исповеди рассказать о том, как злые соседи да несознательные родичи мешают просиять в святости. На пятом таком исповеднике, под мемеканье хора, яростно шелестевшего страницами в поисках нужного текста, не сдержался отец Викентий и заговорил, ну, как бы так сказать помягше... обличительно. От чего собственный голос не замедлил вернуться - тоже, поди, испугавшись - но и обиженный исповедник нахохлился и, судя по всему, в церковь заходить обратно в ближайшее время передумал.
Ой, беда-беда... Господи, прости нас, грешных... опять беда.
После службы же в числе первых, возжелавших беседы с батюшкой, протолкалась к нему молоденькая девица, наверное, из пятиэтажки, - упомни их всех, захаживающих - сбившийся платочек подтянула и скороговоркой зачастила:
- Батюшка, а вот говорят, что людям всем чипы будут теперь делать. И чтобы зарплату по ним выдавать и пенсию. И как же быть?
- Как быть, как быть, - отмахнулся от девичьих глупостей отец Викентий, - Ерунды всякой не слушать, страшилок не выдумывать, - и тут затмение, не иначе, приключилось с пастырем Вяземским, явилась из подсознания столичная его жизнь, с общением в духовной академии, с юморным трепом посреди себе подобных, в общем, за язык дернули батюшку, - Главное, чтобы в голове чипов не было, - пошутил он и в ужасе увидал, как засверкали глаза девицы.
- Что, прямо в головы их уже вставляют? - жадно вопросило трепетное чадо, и ясно стало, что никакие слова теперь не убедят ее в обратном.
Ох, чуть не зарыдал отец Викентий. Ох, вот подгадил сам себе. Эк теперь станут трепать-то по всему поселку, как сам - сам! - батюшка сказал, будто людям чипы в головы вставляют. Вот бабки обрадуются - есть о чем поволноваться. А что местная интеллигенция во главе с дамой Верой Ильиничной будет говорить, это вообще поседеть можно заранее. И так у них контры с образованной дамочкой, а тут... Одно слово, ох.
Взглядом горьким проводив убегающую, совершенно счастливую девицу, с прочими прихожанами отец Викентий разговаривал так бережно, словно были они вылеплены из фарфора, из которого мастерила свои вазы династия Минь, или кого там они нанимали для этого рукоделия. И забеседовался в результате допоздна, не смея поторопить очередь, хоть и вымотался совершенно. Да еще утомился вздрагивать из-за внезапных явлений библиотекаря Горина с тряпочкой для протирки икон в руках. Было у библиотекаря-краеведа интересное свойство - перемещался он по церкви до того незаметно, что порой казалось, будто вышел из какой-нибудь иконы, где стоял четвертым ангелом в пятом ряду, и тот час в другую икону ушел, заставив остальных прихожан и батюшку украдкой вертеть головой и отгонять вздорные мысли.
Но разошлись, наконец, прихожане. И, пригибаясь, проскочили мимо немножко еще помученные регентом, смущенные певчие. И даже Горин помаячил где-то у входной двери, и, кажется, отправился домой, хотя обычно оставался до последнего. И тут, видно, для окончательного и бесповоротного счастья, обнаружил отец Викентий у себя в церкви ни много ни мало - целого католического священника. В ветхом пальтеце, в желтых ботинках и узких брючках, виднеющихся ниже пальтеца, в черной рубахе и белоснежной колоратке под распахнутым пальтецовым воротом, с чемоданчиком и старой ушанкой, удерживаемых в одной руке. Стоял, понимаете ли, падре, посредине, по католическому обычаю крестя сердце небольшим крестом, и по православному радостно кланялся во все стороны на иконы - все бы прихожане вот так ретиво.
У отца Викентия аж рука дернулась перекреститься самому и пробормотать: "Свят, Свят, Свят!" Потом мысль пришла: " Что я делаю?" А следом совсем уж сердитая мысль: "А он-то что здесь делает?!"
Католический священник - старый, кстати, ужасно, таких местных старичков, поди, чтоб на своих двоих держались, по пальцам пересчитать можно, и вторая рука не понадобится, а остальные в очередях в поликлинику сидят или в больницах койки мнут - тем временем заулыбался отцу Викентию и, приветно махая ушанкой, сказал:
- Здравствуйте, коллега!
"Коллега тебе", - забычил отец Викентий, хотя, что скрывать, обращение тепло аукнулось внутри. Вот только бережность свою он успел извести на прихожан, и для католического дедушки ничего не осталось, посему рубанул прямиком.
- И вам не хворать! Что, не иначе, церковь тут строить собрались... коллега?
И сам понял, что несет какую-то чушь. Оно конечно, поселок был невелик и от столиц далек, но свидетели Иеговы сюда докатывались, и баптисты добирались с пачками листовок, и даже кришнаиты пару раз, так чего бы и католикам не подсуетиться... только, наверное, резидент от дружественной конфессии приехал бы все ж помоложе, и не в такую позднотень, и отца Викентия о нем бы упредили заранее. Да и не смотрел бы он так растерянно.
- Нет, что вы, - промямлил падре, удивленно хлопая на отца Викентия глазами, - никаких полномочий на строительство церкви у меня нету.
- А чего тогда? - спросил отец Викентий по инерции грубовато, но уже совестливо, и получил ответ, которого совсем не ждал.
- Не знаю, - виновато сказал падре, разведя в стороны руки и едва не роняя чемоданчик с ушанкой, - Не представляю, что вам ответить.
Ой-хой... пуще прежнего загоревал отец Викентий, жалобно сетуя краем мысли на заграничных священников, одержимых духом туризма... принесло, небось, за конфессиональной экзотикой. Вон, и шапочку сувенирную уже где-то на Невском прикупил... Привыкли в своих заграницах, что везде комфорт... А у него страннопримный дом есть, конечно... но только в планах на строительство. А пока что прикажете делать? Да вот же еще, и Горин этот несносный опять мелькает у стены, все еще не ушел. Ну что ты скажешь, слезы одни! Не приход - кунсткамера. Вот сейчас как возвеличу, прости Господи, глас до трубного, как воскричу, как построю и разгоню всех нафиг!
- Иконы здесь теперь совсем другие, - мягко сказал заграничный падре, руку с чемоданом и ушанкой отведя в бок, а свободной рукой помавая по сторонам, - Вот здесь висела, я помню. "Всех скорбящих радость" Темная такая, неяркая, грошики только блестели. А вот там - "Споручница грешных". К ней часто ходила моя мама. Я сам, правда, не видел, как она ходила, но отец Иосия, он тогда здесь служил, сказал мне как-то об этом. Я ведь был насквозь советский ребенок, церквей не одобрял, - и падре засмеялся, удивляясь словно бы сам себе и своей детской глупости. Потом перевел взгляд на отца Викентия, - Вы не беспокойтесь, коллега, я вас не затрудню. Я найду, где переночевать. Только полюбуюсь еще немного. С вашего позволения.
Сумрак легкий прибыл под сводом нефа. Погасла свечка рядом на подсвечнике, затрещала другая, уязвленная собственным фитилем, но тут же и выправилась, а огарок от первой куда-то незаметно исчез. И можно, вроде, было отправляться домой, раз никому больше ничего не надо, да почему-то не выходило у вяземского пастыря стронуться с места.
- Ну вот, что ж вы так, - в сокрушении не хуже мельницы всплеснул дланями отец Викентий, мигом представив католического дедушку прыгающим всю ночь под забором церкви, пока ее не отомкнут к утренней службе, - Вы здесь родились, что ли? Ну, я понимаю, места детства, навестить решили. Но ведь позвонить же можно было из епархии, предупредить, что приедете. Я бы приготовился. А так у меня ребенок нездоровый дома...
- Да к чему вам готовится, - замахал ответно руками падре, изображая ветряк еще поразмашистей, - Я сам сюда собрался совсем случайно. Никто не знает. Я и сам не знаю, зачем я здесь. - Он пригорюнился и снова начал вертеть головой по сторонам. - Вот подумал, зайду в церковь, может, пойму, что же меня сюда так потянуло... Должны мне, наконец, сказать, как вам кажется?
Погасла еще одна свечка, по ногам плескануло сквознячком. Эх, кабы в самом деле, ангелы, а то, наверное, опять библиотекарь. Надо будет проверить перед уходом, не запер ли кого. А дома чай и печенье ромбиками, с корицей.
- Не знаю, - покачал головой отец Викентий, внезапно понимая собеседника чуть не до боли зубовной. Уж сколько у самого было вопросов, на которые хотелось бы получить ответ... да, видать, не дорос еще до ответов... - А вы давно здесь жили?
Судя по безвозрастной ветхости дедушки, жить в Вяземках он мог чуть не при царе Горохе, но оказалось, всего лишь до середины Великой Отечественной. Все равно раритет. Из прихожан-то, кроме старушки Петровой, никого больше и не было, способного похвастаться таким долголетием.
- Я помню Петровых! - оживился падре, - Может, правда, это не те Петровы? У тех, знаете ли, сам Петров был здешний, поселковый, а жена его - приезжая - страдала амнезией.
- Это вряд ли те, - засомневался отец Викентий, - Ольга Матвеевна наша в амнезии не замечена.
- Только юности своей она так и не помнит, - раздался рядом негромкий голос, - Это та Петрова. Других в Вяземках не было. А муж ее - Петр Петров - умер в девяносто седьмом.
- Ых! - недостойнейшим образом подпрыгнул отец Викентий, - Горин, ну что вы все подкрадываетесь! Я вас сколько раз просил?
- Простите, отче, - отозвался библиотекарь, выколупывая из подсвечника последний огарок.
- Горин? - переспросил падре, убирая от лица чемоданчик, и вдруг мгновенно побледнел.
Нет, ну, не задался, не задался вечер! Хоть плачь! Что за напасть, в самом деле, под перекрестным взглядом всех образов ловить убывающего в обморок католического падре, на ходу тоскливо думая, что писать в епархию, если бренное это старческое тело сейчас подхватить получится, а душа утечет восвояси! Но, слава Богу, заграничный старичок не подвел, и даже глаза не прикрыл до конца, хотя обвис на руках отца Викентия и замельтешившего Горина весьма основательно.
Дальнейший разговор проходил у них уже в притворе, куда увели падре, чтобы усадить на лавочку. Сиделось падре на лавочке шатко. Кабы не могучая поддержка в четыре руки, может и вовсе бы лежалось. И не на лавочке, а под ней. Да особо забаловать под присмотром вяземского пастыря еще ни у кого не выходило.
- Что это вы мне в обмороки, а? - ворчал отец Викентий, обмахивая старичка его же ушанкой, - Неотложка из Ломоносова знаете, сколько ехать будет? Лекарства какие-нибудь есть у вас собой? Что вам там надо принимать?
- Нет-нет, - бормотал падре и трясся мелкой дрожью, - не может быть. Не может быть Горин. Не может быть, чтобы Горин. Хотя, почему не может. Простите, Павел Горин, это имя вам известно?
- Ну да? - терялся библиотекарь, - Это дедушка мой - Павел Александрович Горин. Выпейте водички? Святая!
- Он жив?
- Живехонек!
- Значит, вот оно, вот оно... - заплакал падре, и попытался съехать с лавочки на пол.
- Что за оно такое? - в непонимании осерчал отец Викентий, усилив добрую пастырскую хватку, - Давайте-ка с утра завтра об этом думать будем, ну, после литургии, конечно, а пока идемте ко мне, чаю пить. Переночевать вам могу, правда, вот, только в кухне... но там диван хороший! И Ванечка если расшумится, беспокоить не будет.
- Nam et si ambulavero in Valle umbrae Mortis, - пробормотал падре, выкручиваясь таки из удерживающих его рук и опускаясь на колени, - non timebo mala, quoniam Tu mecum es...
- Здрасьте вам, - беспомощно посмотрел отец Викентий на Горина, - Может, хоть вы понимаете, что происходит? Дедушка ваш не рассказывал ничего такого? Сколько лет-то ему, кстати?
- Восемьдесят пять, - ответил библиотекарь, и отец Викентий тихонько присвистнул. Задумайся только о долгожителях, а они на тебе - толпами объявляются.
- virga Tua et baculus Tuus, ipsa me consolata sunt...- продолжал падре.
- Дедка много чего рассказывает, - вздохнул библиотекарь, - Не всегда знаешь, где у него по правде было, а где придумано.
- Parasti in conspectu meo mensam adversus eos, qui tribulant me;
- Дедка?
- Это мы его зовем так - дедка. Шумный он у нас.
- Ну, старичкам-то в радость пошуметь.
- impinguasti in oleo caput meum, et calix meus redundat.
- Ага. А сегодня - особенно. Говорит, что электричество диверсанты отключили.
- Etenim benignitas et misericordia subsequentur me omnibus diebus vitae meae,
- Но вы не подумайте, он у нас нормальный. Так, придумывает иногда. Чудит немного.
- Да... чудаков у нас... изрядно нынче...
- et inhabitabo in Domo Domini in longitudinem dierum.
- Эт точно...
Вечер за окнами притвора давил на окна непривычной темнотой. Зябко так, словно предлагая побыстрее закончить дела и разойтись восвояси. Что вы, люди, в самом деле? Вечно цепляетесь друг за друга, вечно друг от друга чего-то ждете. Что вам за радость, что за нужда?
- Я готов, - сказал падре, поднимаясь и отряхивая пыль с коленок, - Спасибо вам за приглашение, коллега, может быть позже, простите... - и уже к Горину обращаясь - Пойдемте, проводите меня к вашему дедушке. Мне необходимо его увидеть.
- Ну, куда, на ночь глядя! - вновь попытался воззвать к здравому смыслу отец Викентий.
Падре вздохнул и непреклонно поднял свой чемодан.
- Ничего, - утешительно покивал Горин, - дедка любит со старичками. А ему и не с кем почти последнее время-то. Обрадуется.
- Завтра мог бы обрадоваться, - сварливо вздохнул отец Викентий, видя, что переубедить никого не удается, - Ну, вы после гостей-то - приходите. Я вам диван приготовлю. Вот мой дом, сразу за церковью, приходите и не стучитесь, открыто будет. А если я и засну, так не смущайтесь, кухня на втором этаже, налево. - В голосе его прорезалась непривычная печальная нота, - Слышите... коллега.
Спустя пять минут двое мужчин - молодой и старый - шагали от церкви к пятиэтажке на окраине поселка. Зябкость, томившая их в начале пути, как-то незаметно развеялась по дороге. Воздух вокруг дышал странными для этого времени года ароматами - лавандой и персиком, корицей, мускатным орехом, пронзительным зеленым яблоком, лаймом и сладковатой пережженной клубникой. Окна надвигающейся пятиэтажки мерцали огоньками - нежно и таинственно. Гулко позвякивала под ногами подмороженная земля.
Столпившаяся у отдельного дерева стая псов, едва спутник библиотекаря рассеянно посмотрел на них, вдруг исчезла, может даже прямо распылившись в пространстве, так быстро их не стало, и ни лая, ни убегающих поджарых тел. Закоченевший кот Анатолий торопливо сверзился сверху и тоже устремился к пятиэтажке, к лазу в родной подвал, разумное расстояние от двух пешеходов соблюдая - чтобы под ноги не попасть, но, в случае чего, укрыться от собачьей напасти за этими самыми ногами.
Страсти в Вяземках уже утихли. Пропущенные матч, по причине своей завершенности, больше не терзал воображения болельщиков. К тому ж на завтра в программе был обещан его повтор. Матери семейств вспомнили вдруг, что помимо мультфильмов существуют детские книги, а дети обнаружили, что слушать их - и матерей и книги - не так уж и скучно. Организовались гости! Пооткрывали банки с маринованными огурцами и вишневыми компотами, завели беседы, песни, даже игру в лото. И еще четыре пожара погасили, уже со смехом.
Поэтесса местная Анастасия Ланская так и вовсе прикипела к подоконнику. Налюбовалась ночью, украшенной огоньками свечей и звезд, нашла все крайне романтичным и, скусывая деликатно по ягодке с прикупленной днем кисти винограда, приготовилась ожидать наплыва стихов - та-да-да-да, ту-ду-ду-ду, ты-ды-ды-ды, ту-те-де-де. Развеселилась тетка Михлюздиха, перетащила свои свечки в ванную, напустила горячей воды - благо, водопровод-то не пострадал - наплескала пахучих масел, насыпала морских солей, принесла с полки аж пять слезливых романов - на выбор, и даже что-то такое начала нежное напевать. Наплакавшись, пошла печь любимые Петины пироженки старушка Петрова, считая на худеньких пальчиках кому в какую квартиру сколько. Заснул скучающий Хомов, так и не вспомнив про литровку, и с облегчением задремала рядом его усталая добрая жена. А Мишка Ковалов как раз ввалился в дом свата, и от облегчения - спасен! - разрыдался прямо в сватовом коридоре, прижимая к себе в утешение шубу сватовой жены.
Толька дедка Горин все не хотел успокаиваться, и раздраженно бродил по своей комнате, браня диверсантов, милицию, правительство, совхозное правление, разваленную армию и глупых родственников. Вот как раз в момент длинной его и суровой речи дверь в комнату вдруг открылась, и возник в проеме непутевый дедкин внук, а из-за спины внука выглядывал незнакомый старичок - такой же морщинистый, как дедка, и совсем почти правильно одетый, не во всякую синтетику, только все равно какой-то буржуйский. Уж на это у дедки был нюх, будьте нате! Ботиночки-то заграничные не догадался сменить внезапный гость.
- Здравствуй, Пашенька, - сказал старичок, слепо таращась в полутемной дедкиной комнате сквозь сивые от толщины стекла очков, - Это я - Антоша Стешнев. Помнишь?
-А-ааа! - взвизгнул дедка Горин, сразу вдруг догадавшись, от чего во всем поселке сегодня нет электричества, - Па-ре-да-тель пришел! - и помчался нашаривать в стенном шкафу старую свою добрую берданку.
