Облачный рендеринг. Быстро и удобно ☆ от 50 руб./час ☆ AnaRender.io У вас – деньги. У нас – мощности. Считайте с нами!
Марина Karol Комаркевич Домой. Часть 7
А пару недель спустя случилось страшное.
Однажды вечером, когда Антоша с упоением колупался в моторе совхозного грузовичка на дворе у дяди Сани - да-да, того самого дяди Сани, что возил маму Антошину во Псков и привез оттуда Антоше коробочку пепла, и фамилия которого была Горин, так что приходился он Пашке Горину как раз любимым папаней - возник внезапно в калитке за спинами шофера-автомеханика и его ученика вяземский председатель.
Увидел его Антоша, когда случайно поднял голову. А увидев, испугался так, что чуть не уронил свечу куда-то вглубь капота. И дядя Саня растерялся.
Председатель стоял и смотрел. И папочкой хлопал по голенищу хромового сапога.
Мама Пашки - тетя Нюся - тоже застыла на крылечке. Несла работникам старое полотенце, да не донесла. Пашки только не было, а с остальных хоть картину пиши - в сумерках осенних, при свете "летучей мыши" такое иногда можно увидать в лицах человечьих, большому мастеру только для работы, такому, что не боится ни страстей, ни душевных глубин.
- Я ведь тебя предупреждал, Стешнев, - печально сказал председатель и неторопливо пошел прочь со двора.
Тетя Нюся села на крылечке, где стояла, и заплакала в полотенце.
- А я тебе говорила, - горьким шепотом, видно не раз уже тверженное, лепетала тетя Нюся, - Не надо, не надо было мамашу его на машину брать... аукнется тебе...
- Перестань, перестань... - уныло бормотал дядя Саня, и сумерки сгущались все быстрей.
Антоша не вынес происходящего. Положил свечу на край капота и пошел домой.
Ночь он не спал. Но и не метался, как в прошлый раз. Сидел на маминой кровати, обнимая подушку, и вдыхал запах мыла, пытался вспомнить еще что-то о маме. Голову застилал туман. Было тоскливо.
Волосы какого цвета были у нее? В полутемной комнате этой разве увидишь, или под платочком. И глаза. Какого цвета глаза? Носик с родинкой. На самом кончике почти родинка. А глаза, казалось бы, зачем запоминать - мама же, так и так все о ней знаешь, но вот - не вспомнить. А когда она молодая была, а Антоша маленький, когда гуляли они в лесу над речкой Вяземкой, какие волосы у нее были? И была ли она молодой? Мама, она ведь всегда одна и та же, всегда здесь, всегда твоя. И только однажды, увидев на лице ее сеть морщинок, которых раньше не замечал, поймешь вдруг, что это не так. А голос? Какой голос у нее был?
На работе было Антоше скучно, не отпускала тоска. Пашка Горин по плечу похлопал и обещал узнать у председателя, чего как. Антоша не обрадовался. Тоскливая мысль о пяти годах в совхозе уже не свербела в мозгу. Она уже и не мысль была, а страшная опустошающая истина. И хуже, казалось, ничего не может быть на свете.
Но только казалось.
И очень даже могло.
Взяли их с дядей Саней следующей ночью.
Машина из района подкатила к крыльцу почти бесшумно. Вошли двое в кожаных куртках поверх зеленых френчей, в галифе, в хроме, в ремнях. Рвотный приступ скрутил Антошу тут же, но поесть он нынче забыл, и потому просто согнулся от острой боли, опрокинувшей мигом ослабевшее тело на пол. Впрочем, кожанокурточных таким было не удивить. Подняли с пола и почти понесли.
В кузовке воронка сидел дядя Саня. Левый глаз его совсем исчез в черноте.
- Вот зачем, а? - грустно спросил дядя Саня, указав на глаз, - Я ж шел...
Антоше молчал, икал и корячился в рвотной судороге. Воронок затарахтел мотором. Дядя Саня пересел ближе к Антоше, уложи голову его себе на грудь и, обнимая, забормотал.
- Ну, ничего, ничего. Не бойся. Чего ж такого-то. Помурыжат, стал быть, немножко. Вон, и Силиных тягали, обоих братков, и Васюкова Кольку, Осина опять же, Еремееву. А тетку Маху-то, до пол году в тюрьме продержали! Моя Нюся козу ее к себе тогда взяла, чтоб не пропала скотина. Такая бодучая, сволота, оказалась. Петрова Петьку, который бабу себе непонятно откуда привел. Эту, с потерей памяти, помнишь, да? Ну, и нас с тобой помурыжат... Не бойся. Ничего же не было. Ничего... Подумаешь, через месяц вернемся... через два, может... через полгода, точно тебе говорю... Мы ж не вредители... мы ж так...
Что "так", какое-такое "так", Антоша не понимал.
Воронок долго и нудно катил сквозь ночь. Ледяным ветром выдуло из него даже намек на тепло, и остались только лязгающее железо, стук зубов, тупая боль в горле и голове. Этот больной шар в голове - может только из-за него Антоша не замерз, не умер прямо там, в воронке - такой он был горячий, так давил изнутри на череп, вытеснив все до последней мысли, кроме: "Не может быть!"
- Не может быть! - кричал Антоша кому-то на дальнем берегу широкой реки, в которой ледяная вода неслась по руслу из черного льда и крошила в себе хрусткие черные льдины.
- Да заткните ж его! - отвечал кто-то с дальнего берега, и Антошу сдавливали, пихали, накрывали чем-то с головой, прижимали к вонючему теплу и мучили, мучили - целую вечность.
Постепенно - медленно-медленно - тьма вокруг сменилась сероватой марью, льющей из светлого пятна на высоте. В мари из сползшей в стороны тьмы вылепились предметы, похожие на лежаки, на которых стонали и хрипели непонятные вороха и комья. Над храпами и стонами царил ритмичный грохот и тонкий щемящий звон. А потом прозвучал голос:
- Стешнев, на допрос!
Антошу взяли за воротник и под тихое дяди Санино "Он ж не покушал..." повели куда-то прочь.
- Там покормют, - насмешливо огрызнулся конвойный.
Ватные Антошины ноги покорно поплелись рядом с конвойным. Ритмичный грохот и щемящий звон пошли следом.
В маленькой комнате, куда привели Антошу и усадили на табуретку посередине, за деревянным столом сидел парнишка, моложе, наверное, Пашки Горина и сурово смотрел перед собой. Смотрел, кажется, на Антошу. А может, не на Антошу. Антоша не очень понимал, больше его беспокоило, что же это и зачем так звенит.
- Стешнев Антон Валерьевич. - Сказал парнишка.
Антоша молчал и ждал, не перестанет ли звенеть. Грохот уже почти утих и стал вдруг обычным сердечным стуком, не более шумным, чем всегда.
- Вы, Стешнев Антон Валерьевич? - с нажимом повторил парнишка, привставая у себя за столом.
Антоша услышал и присмотрелся к парнишке, пытаясь понять, чего тот хочет. Парнишка был - нет, честное слово - совсем-совсем молодой, но во френче, с погонами, с блестящими лычками. Антоша смотрел на него и опять думал: "Не может быть... А я вот в институт все никак..."
Парнишка, решив, что и такого внимания задержанного ему вполне достаточно, взял со стола бумажку и заявил:
- Стешнев Антон Валерьевич, вы обвиняетесь в преступном сговоре с гражданином Гориным Александром Ивановичем и гражданкой Стешневой Инной Анатольевной с целью поджога общественного здания для пересылки заключенных во Пскове и организации побега заключенного Стешнева Валерия Романовича.
- Чего? - изумленно спросил Антоша, и уставился на рот парнишки. Действительно ли оттуда только что вылетели эти слова?
Парнишка вышел из-за стола и попытался нависнуть над Антошей всей своей впалой грудью, но вышло это не очень - парнишка был как-то весьма невелик ростом.
- А скажи-ка, Стешнев, зачем ты написал заявление в комсомол? - вдруг ядовито спросил парнишка.
- Заявление? - переспросил совсем одуревший Антоша, - Ну да, написал.
Добавить "Председатель велел", он не успел. Парнишка вдруг весь перекосился и взвизгнув: "Гнида!", - со всей дури шандарахнул Антошу кулаком в нос. Антоша не удержался на табуретке и звучно хряснулся затылком об пол, отбыв обратно на берега своей черной ледяной реки.
Очнулся он снова в камере. Пришел в себя, но больше не кричал и не бился, а долго молча смотрел на окружающее. Камера была велика и темна, в ней впритирку стояли четыре ряда нар. На нарах матрасы и одеяла. Вороха на одеялах оказались печальными тихими мужиками. Мужики сидели, лежали, осторожно перемещались, спали, стонали, вздыхали, переговаривались, молчали, курили. Мужики с ближних нар играли в карты самодельной колодой. И дядя Саня с ними. Под потолком белело маленькое окно. У двери стояло ведро и жестяная кружка рядом. В углу воняло другое ведро. Все.
Один из мужиков перехватил Антошин взгляд и пихнул дядю Саню. Дядя Саня оглянулся, вздохнул, пересел к Антоше, да там и застыл.
- Ну чего, парень, с приездом тебя, - усмехнулся мужик, - соседом будешь. В картишки не хочешь с нами?
- Покушать бы ему? - неуверенно пробормотал дядя Саня.
- Попить дай, - посоветовал другой мужик, - попить нужнее, когда головой приложили.
Дядя Саня протиснулся к двери и вернулся к Антоше с жестяной кружкой в руке. Помогая приподняться, тихо шепнул в ухо. "Ничего не говори. Ни о ком".
Антоша не понял. Но и так не собирался говорить ни о ком.
- Что звенит-то все? - жалобно спросил он, выглотав воду из кружки.
- В голове у тебя звенит, - отозвался второй мужик, заваливаясь на свою койку, - Дали тебе по голове, вот и звенит. Лежи, не рыпайся. Перестанет потом.
