Облачный рендеринг. Быстро и удобно ☆ от 50 руб./час ☆ AnaRender.io У вас – деньги. У нас – мощности. Считайте с нами!
Марина Karol Комаркевич Домой. Часть 6
С первыми серьезными заморозками, словно нарочно дождавшись конца распутицы, приехали, примчались в дом Антоши такие волнения и беспокойства, каких не вызывал, да и не мог вызвать ни один фильм с Орловой. И то сказать, где была та Орлова, что кушала, о чем думала? А Антоша жил здесь - в Вяземках, кушал выданное на трудодни, а вот о чем думал, стало вдруг, не пойми откуда, поводом для вердиктов высоких и страшных.
А началось все с того, что, опомнившись от маминой смерти и странного забвения, Антоша вновь размечтался поехать в Ленинград учиться. И пошел с этим к председателю совхоза.
Тут-то и настал ему момент понять мамины страхи и желание сидеть тихо, не высовываясь.
- Учиться? - задумчиво протянул председатель, то раскладывая, то вновь сдвигая в стопочку Антошин аттестат и грамоту за ударную работу. - Учиться, это хорошо. Поедешь учиться!
Антоша успел задохнуться от радости и маково-счастливо порозоветь, прежде, чем председатель резко прихлопнул ладонью документы и сурово закончил:
- Лет через пять поедешь. Если оправдаешь доверие товарищей! - и глядя мрачно прямо Антоше в глаза пояснил, - Тебе, Стешнев, сначала надо доказать - ударным и долгим трудом доказать, что ты у нас по дорожке расхищения социалистической собственности не пойдешь. Так-то.
Маковая розовость на Антошиных щеках сменилась меловой белизной. Председатель тем временем вышел из-за стола и, похаживая туда-сюда, разъяснил Антошу до конца, как нашкодившего щенка.
- Грамота твоя, Стешнев, это хорошо. Это значит, ты у нас, в отличии от твоих родственников на верном пути. И мы тебе, Стешнев, уйти с него не дадим. Тебе ведь велели вступать в комсомол. Вот и вступай. И прояви себя, как комсомолец, как идейный и сознательный работник. Должность мы тебе определим комсомольскую, не сомневайся. Достойную. А вот как ты себя на ней поведешь, время покажет. Но пока я лично, лично Стешнев, не буду уверен в твоей сознательности, из совхоза ты не уедешь ни-ку-да.
С последним железобетонным "да" аттестат и грамота оказались у Антоши в руках, а сам он - за дверью председательского кабинета, только что не коленкой под зад получимши, со звоном в голове и острым неумением дышать самостоятельно. Председатель вышел следом, дабы проводить Антошино позорное шествие по коридору тяжелым начальственным взглядом.
- И, кстати, Стешнев, - голос председателя в пустом коридоре был уже не суровым, а откровенно жутким, - Ты дорожку-то к попам не вздумай дальше натаптывать. Повадился, черт, комсомолец хренов. Я тебя еще возле церкви замечу, своими руками ноги повыдергиваю, понял?
"Мама, мама, мама..." - думал Антоша, улепетывая от правления, с грамотой и аттестатом в одной руке, шарфом и шапкой в другой, холода напрочь не замечая. Вот чего ты боялась, мама... Что придут. Что лично будут следить. Что уже ни шагу, ни вправо, ни влево, что доломается, погибнет все последнее, чем еще держится жизнь - малюсенькие надежды, крохотулечные мечты, хиленькие радости. "Нам сейчас надо тихо пожить..." Но толку-то жить тихо, если и от тихой и от громкой жизни нет спасения, мама? Что делать? Идти в комсомол? А ведь в школе он мечтал, как вступит. И рабочим на заводе видел себя уже комсомольцем. И после ареста отца так стыдился своей недостойности. А вот вам - пожалуйста, вступай немедля. И что ж так тошно от этого, так душно? Личный комсомолец товарища председателя... Не смей, не смей! Думать так не смей! Комсомол это... это звучит гордо, вот! Мама, мама, мама...
Мамина коечка прибранная стояла всегда, тканое покрывало, белых две подушки с вышивкой - как в тот день, когда ушла. Рухнув на коечку, схватил Антоша подушки, обнял, прижал к себе и метался, метался... телом, мыслями, душой.
Стыд и гнев приходили попеременно.
Стыд кричал в оба уха - "как ты посмел, сын вора!", и все казалось чудовищным - как стоял, что лепетал, зачем вообще пошел на позор, недоумок. Мало тебе было прошлых несчастий. Гнев орал: "Как он посмел!" И руки тряслись вцепиться председателю в харю. Антоша вцеплялся в подушку и лупил ее, лупил, кусал за угол до боли в зубах, а потом утыкался горящим лицом в мягкий подушечный бок, вдыхая, втягивая запах маминого земляничного мыла, такой слабый, такой далекий. И тихо выл и стонал.
Пять лет! Это считай - никогда! И за что?! Ведь сам же товарищ Сталин сказал, что у нас сын за отца не ответчик! За что ж ему отвечать?! Что доказывать?! Что он - не вор? Но он же не вор!!!!! Что он любит свою страну и хочет ей служить?! Но он же хочет! Для чего он учился, для чего отличный аттестат?! Разве мало махал граблями в совхозе?! Зачем тогда грамота?! И причем тут попы?! Он и был-то у них два раза всего. Первый, велеть отцу Иосии, чтоб не засылал к нему старух с яйцами и молоком. Граждане СССР поповским мракобесам за яйца не продаются! А второй, сказать, что маму отпевать не раз-ре-ша-ет, точка! И это называется, топтать дорожку к попам?!
Мама, мама, мама!!!!!!
Где же ты, бедная мама моя! Как мне без тебя плохо!
Посреди горькой осенней ночи, убаюканным запахом земляничного мыла, утешаясь привычно мечтами, придумал вдруг Антоша машину, которую должен, обязан просто, изобрести ученый Стешнев не то Чирков. Машину, которая может читать мысли. Чтобы не было больше в мире ничьих мучений, никаких сомнений. Чтобы любой, кому надо доказать свою верность, дружбу, преданность, не сорил пустыми словами, а приходил к машине, одевал на голову блестящий шлем, и вот вам - пожалуйста, длинная бумажная лента, на которой отпечатана вся правда. И не надо никаких пяти лет, чтобы поверить человеку, хватит и пяти минут. В сонных мечтах Антоши ученый Стешнев надевал на себя стальную чашу с рожками-антеннами, и машинка навроде ундервуда, только оснащенная россыпью сияющих лампочек, начинала сама щелкать клавишами, а с валиков ее сползал лист бумаги, и на нем одна за другой выстраивались фразы. "Я люблю мою страну". "Я никогда не буду воровать". "Я буду учиться на благо моей великой Родины!" "Я хочу, чтобы председатель сдох". "Я хочу, чтобы мама и папа..."
Антоша проснулся, не понимая, от чего, ничего не помня и не соображая, встряхнулся от неясного ужаса, обнял покрепче подушку и снова рухнул в сон. Теперь уже без сновидений.
Утром, ополоснувшись после дурного сна холодной водой, и завтракая хлебом со спитым чаем, решил себе Антоша, что как-нибудь должно все получиться у него не за пять лет, а быстрее. Надо только и в самом деле себя проявить. И работать ударно, и в комсомол заявление написать вот прямо сегодня. А чего тянуть? В совхозе кого только чем не премируют, кого сапогами, кого статьей в "Ораниенбаумском вестнике". А в Боровках, это он точно знал, аж двоих парней наградили за ударный труд тем, что послали учиться на зоотехников. Надо и здесь, в Вяземках мысль такую в умы протолкнуть. Чтобы не сам Антоша просил, чтобы рекомендовали его. Тогда, глядишь, и председатель сдастся. Но по честному, не выклянчивать, не намекать, доказывать, что достоин. Ну, может, год и пройдет. Но только год! Не больше.
Больше ведь чем на год и сил-то взять просто негде будет...
"Нам сейчас надо тихо пожить... надо потерпеть..." Ох, мама ты моя, бедная моя мама... Нет у меня терпежу, мама, нету.
В этот же день, катая по коровнику тележку с комбикормом, сообщил он Пашке Горину, что готов писать заявление в комсомол. Пашка покивал, и обещал зайти на днях вечерком в гости, обсудить все это серьезно.
Антоша обрадовался. Как-то это было по-новому в его жизни, по-взрослому, что ли, не так, как за маминой спиной посреди всяких страхов. Солидно. Бригадир зайдет в гости, потолковать о политике, о работе, обсудить дела. А то, что Пашка нет-нет, да и попрекал Антошу отцовым арестом, было теперь не сильно досадно. Потому что правда, а на правду что обижаться? Нет, во взрослой жизни уже не до обид. Во взрослой жизни встретить бригадира хотелось уважительно.
Только дом Антошин для уважительности был слишком жалок. Не беден, что бедность, в советской стране богатых нет, а именно жалок. Пол неметен сто лет, стол загажен, посуду забыл, когда мыл горячей водой. Стыдоба, одним словом. Мама бы такого не допустила. И будущий инженер и комсомолец в таком гадюшнике жить не мог.
Антоша взялся за дело.
Перемыл и перескоблил все, что только казалось хоть чуть-чуть грязным. Мыло извел в конец, но на стирку хватило. Мусору вынес - горы. Одной скорлупы яичной кулек, чтоб им, этим старушкам с их поповским прохиндеем жилось и не икалось. Из-за скорлупы опять размечтался о курицах. А из-за мечтаний о курицах стал разбирать запасы, и нашел еще мыло. Ах ты, мама моя, добрая, запасливая, кровиночка, золотко. Спасибо. Чай вот только придется у соседей одолжить. А так, ничего. И в довершении, шарясь в комоде, выгреб вдруг на свет Божий разобранный будильник.
Над будильником-то Пашка и застукал Антошу. Разглядывал Антоша в очередной раз, как завороженный, латунные шестеренки, горкой лежавшие на белом платке. Казалось, вот еще немного, вот сейчас поймет, как что куда... но не успел. Хлопнула внезапно входная дверь, и возник в доме веселый бригадир молодежной бригады товарищ Горин, а наспех сметать со стола детали будильника показалось жалко - не потерять бы чего. И Антоша не стал.
Разместились они с Пашкой на другом конце стола. Быка за рога взяли сразу, и Антоша под Пашкину диктовку написал заявление. А потом Пашка устроил ему полный допрос. Предварительный, как пояснил. Чтобы знать, насколько Антоша готов к собеседованию со старшими товарищами. Нельзя же, в самом деле, вступать в комсомол и Маркса от Энгельса не отличать. Вот где пришлось вспотеть то, и не по разу.
Нет, в Марксе и Энгельсе Антоша вполне разбирался. Школу кончил, между прочим, с отличием и знаний еще не растерял. А вот газеты, да, газет не читал. Давно уже. И, опять спасибо маме, хорошо хоть, радио слушал. Оказалось, многое сохранилось в памяти. И о международном положении, и о народных достижениях. Но для комсомольца - маловато. Впрочем, Пашка не стыдил. И отца ни разу не помянул. Наоборот, сам начал рассказывать, указывать, где что почитать. И обещал даже принести подшивку "Ораниенбаумского вестника" с обведенными нужными статьями, чтобы знать об успехах родного района. "Потому что мы ведь социализм еще пока не во всем мире строим, хотя и стремимся к этому, а здесь, у нас, каждый на своем рабочем месте".
А потом незаметно как-то перешел разговор на то, как танцы будут в клубе после комсомольского собрания, и на кино, и про Орлову, что красивая конечно, но Наташка Ляхина из их бригады вообще-то красивее, только Орлова умная, наверное, в отличии от Ляхиной, и вообще про девчонок... И пока слово за слово, Пашка как-то рассеянно пододвинул к себе платок с деталями будильника и начал потихонечку присоединять детали одна к другой.
- Разбираешься, что ли в будильниках? - спросил Антоша, и обиженной дрожи в голосе сдержать не сумел.
- Папаня научил, - улыбнулся довольный Пашка, впихивая усиленно пальцами в корпус будильника какую-то железяку, - Отвертка-то есть у тебя? Дай, что ли. Папаня, у меня, знаешь, зверь. Шофер-автомеханик. Он и мотор в машине с завязанными глазами может, а тут - будильник. Делов-то. Я вот тоже думаю ехать в район, на автомеханика учиться. Папаня, правда, лучше научит, но в районе свидетельство дадут. Бумага нужная. Шоферов-автомехаников, их, знаешь, и в дальние рейсы отправляют. Поездить можно будет, мир посмотреть...
- А я хочу в Ленинград. В институт, на инженера, - тихо сказал Антоша главную свою мечту. И голову зябко в плечи втянул.
- Да ну? - не зло удивился Пашка. - А возьмут тебя в институт-то? У тебя ведь биография, того... Ну, сам понимаешь...
Слово это самое "биография", так сочувствующе оно вдруг прозвучало. Деликатно даже. Словно бы грядущее комсомольство уже начало приносить свои плоды. И Антоша малость расхрабрился.
- Председатель обещал направить, - со специальной небрежностью в голосе сообщил он, - если зарекомендую себя в комсомоле достойно. Ну и на работе себя проявлю. Жаль только, - тут Антоша не удержался, опечалился, - что не скоро. Я-то думал, на заводе поработать, чтобы в технике разобраться, ну, сечешь, не как там интеллигент какой ученый, по книжкам. А чтобы своими руками.
- А ты знаешь чего, - предложил вдруг Пашка, поднимаясь, чтобы уже уходить, - Ты заходи к нам как-нибудь. Я папаню попрошу, он и тебя научит двигатель разбирать. Он любит это показывать, хлебом не корми. Вот и будет тебе, пока то да се, практика. Словом, заходи.
