Облачный рендеринг. Быстро и удобно ☆ от 50 руб./час ☆ AnaRender.io У вас – деньги. У нас – мощности. Считайте с нами!
Марина Karol Комаркевич Домой. Часть 4
Холмик получился у него маленький - по гробу как раз. Зато в тихом и зеленом месте. Обычную могилу там разместить не вышло бы, а так - самое оно. Антоша сделал все не спеша. Дернинку обрезал лопатой красиво - чтоб овалом, и камешками по кругу обложил. С луга принес цветов. На следующий день приволок камешек побольше, написал на нем Стешнева Инна Сергеевна - мелом пока - и уложил вроде как в изголовье. Потом стер Стешнева и исправил на Чиркова. Потом снова стер. Задумался. Оставил пока просто Инна Сергеевна. Приписал пониже - маме от сына.
А еще на следующий день обнаружил, что камень немного сдвинут, и рядом с ним воткнут в землю деревянный крест.
Небытие вокруг Антоши сгустилось и тихо загудело, как гудят высоковольтные провода. Поперебрал Антоша цветы, которые принес сегодня маме, снова погрелся на солнце. И неторопливо пошел к церкви за кладбищем, прояснять вопрос с попами.
Попов в Вяземках знали все, если не по именам, то в лицо-то точно. Старый жил тут в поповском доме давно, еще с дореволюционных времен, а двое хоть приехали недавно - да перезнакомились уже со всеми. Потому что легко и охотно нанимались на любую работу, если кому что требовалось по хозяйству. Времени у попов было вдоволь, не то, что у трудового народа. А силушки - вагон. Антоша с друзьями, помнится, пошли посмотреть весной, как попы с бабками и всякими церковными причандалами и песнями ходят вокруг церкви - занятно. Смеялись тогда, попам-то как раз в цирке клоунами выступать - толстый, высокий и маленький. И костюмчики блестят.
Маленький попик как раз попался Антоше на лавочке перед церковью.
- Зачем там крест? - неприязненно спросил Антоша попика, и мотнул себе за спину головой.
- Где? - переполошился попик, подскакивая и слепенько щурясь за спину Антоши.
- Там, на кладбище. На могиле Стешневой Инны Сергеевны. - Мрачно сказал Антоша, и, подчиняясь небытию, стеклянно посмотрел попику в глаза.
- Ах, этот то! - обрадовался попик, - Это ли не матушки твоей могилка-то, милый? Ну, матушки, вижу, матушки! Ох, и хорошо, хорошо!
- Что хорошо? - оторопел Антоша, на мгновенье даже немного оттаяв и испугавшись попиковых сияющих глаз.
- А что имя ты написал, - радостно воскликнул попик, внезапно пожимая Антоше руку, - Я ведь, милый, уже волноваться начал. Что Иннушка-то умерла, а родственники ее все не хоронят и не хоронят. Хотел пойти выяснить, что ж так. А тут смотрю - могилка! Я уже и панихидку там послужил, ты не волнуйся! И отпоем, вот благочинный только благословит.
Голова у Антоши закружилась и зазвенела от попипоковых слов. Какая панихидка? Какой благочинный? Зачем петь? Что вообще происходит? Неимоверным усилием дернул он обратно оползающее небытие, велев всему стать, как прежде. И с облегчением почувствовал, как привычная тяжесть стиснула горло.
- Я не хочу, - сказал Антоша, опять мотая головой в сторону кладбища. - Она неверующая была.
- Ну что ты, внучок, - погрустнел попик, - верующая, конечно верующая. Она ж в церковку-то заходила, свечки ставила "Споручнице грешных". Я-то ей - за какие грехи, милая? А она мне - уж видно есть за какие, отец Иосия. А какие у нее, бедной, грехи? Так ли велики? Все вас, нынешних, приучили таить, обо всем молчать. Так-то вам тяжело... Господи, прости и помилуй. А ты что, сердишься, что ли из-за креста? - вдруг закончил он, сам заглядывая Антоше в лицо.
- Ну, это... - дернул щекой Антоша, новость о матушкиных походах в церковь еще не улеглась у него в голове. Надо же, однако, вот дура, а? - Увидит кто-нибудь...
- Ой, да кто увидит?! - замахал руками отец Иосия, - Кто тут ходит?! А кто и увидит, ты скажи, что это я поставил! Вот так и скажи, да! Прямо на меня все вали! А я что, я - старенький уже, я уже, может, и вовсе из ума выжил!
И засиял такой улыбкой, что сомневаться в его безумии просто не приходилось.
Антоша вздохнул и решил - а, пускай. Небытие вокруг него мягко звало не волноваться по пустякам.
Много ли, мало ли времени прошло после похорон - Антоша не знал. В совхозе закончили сенокос. Убрали брюкву и кормовые бобы. Заготовили силос. Пару раз к бригаде заходил председатель и о чем-то шептался с Пашкой, посматривая в сторону Антоши - но ничего за этим не последовало. В клубе показали новый фильм с Орловой "Светлый путь". Пришла вдруг какая-то бабушка и принесла Антоше корзиночку яиц - вот же несусветная глупость, но отказаться не удалось. Да и яичницы захотелось ужасно. Подумалось даже, не завести ли куриц? В совхозе увеличили паек на трудодни. Пашка велел ему думать о вступлении в комсомол... дали вдруг грамоту за ударный труд...
На кладбище он приходил почти каждый день. И однажды у маминого крестика вновь столкнулся с отцом Иосией. Старый попик сгребал желтые листья на могилах, и носил их в кучу за оградой.
- Мучаешь ты маму свою, внучок, - сказал между делом отец Иосия, проходя мимо с очередной охапкой.
- Чего? - переспросил Антоша, выныривая из тепла привычного забвенья.
- Нельзя на мертвых так сильно обижаться за то, что они умерли, - сообщил отец Иосия, вставая напротив Антоши и опираясь на грабли, - Им от этого очень плохо, внучок. Очень.
- Я обижаюсь? - неподдельно изумился Антоша, указуя ладонью на бугорок - Я для нее могилу сделал!
- Ох, горе мое, - вздохнул отец Иосия, - как же мне сказать-то тебе. Ты же слова отчаяние не разумеешь. Оно для тебя нынче книжное да почти иностранное. А я по вашему-то, по социалистическому тоже не очень... Ну, я тебе вот так скажу - и внезапно тоненько выкрикнул, - Маму свою пожалей, дурень! Маме твоей плохо!
- А она меня пожалела? - неожиданно для себя взвизгнул в ответ Антоша, швыряя на землю охапку цветочков, и с размаху впечатал лицо в ладони, потому что глаза вдруг страшно заболели изнутри, - Я ее просил не ехать?! Просил! Просил! Просил!
Секунда какая-то, и ясный день вокруг Антоши и отца Иосии налился темнотой. Испуганное небытие прильнуло и обхватило, обволокло, прижало буквально к незримой плоти. Попыталось спасти, но сам Антоша не мог ему помочь. Его понесло. Вмиг заболело и все лицо, потому что рот Антоши безобразно зявился, чуть не лопаясь по углам, и губы выворачивались наружу больной корявой дугой, а Антоша пытался руками завернуть их обратно, мешая рвущимся крикам.
- Зачем она! К нему! А он! - воздух сперло в Антошиной груди, но Антоша схватился руками теперь и за грудь и выдавил это, выкинул, наконец, в пене ярости и гнева, - Вор! Вор! Вор!!! Гадина!!!
Небытие тренькнуло, покрывшись сетью тончайших трещин, и тут же стянулось обратно. Но Антоша продолжал кричать.
- Из-за него все! И я в институт никогда! И везде один! Я и так был один! - вой прорвался из Антоши, чуть не порвав барабанные перепонки, - А она ушлааааааааааа!
Испуганная сойка рванула с какого-то дальнего дерева и, стрекоча, унеслась за кладбище.
Небытие ширилось и росло по сторонам, распускало ветви, наращивало корни, питало стволы, оплетало небо. Антоша бился в нем и просил покоя. Небытие старалось, смыкалось, обнимало, душило, обещало сенокос, комсомол, паек, кино, яичницу, трудодни, тьму, забвение, сон. И только отец Иосия стоял рядом и зачем-то мешал небытию наступить.
- Да как же ей было не поехать, внучок. Ты пойми. Муж и жена, это ведь одно тело, одно. Она же без него была только пол человека. Человеку же это больно как, когда его пополам.
- А я? - жалобно выкрикнул Антоша, - я не гожусь на вторые пол человека? Я же старался. В город не поехал...
- Не годишься, - вздохнул отец Иосия, - не ее ты половинка. И не можешь ею быть.
- Потому что дура! - выдохнул Антоша, наполняясь былым ядом по самое темя. Глаза болели уже так, что отец Иосия в них двоился и растекался бурым пятном, и все остальное болело страшно, - трусливая дура! Ненавижу! Ненавижу!!!!
- Эк ей тяжело-то было с вами, - опять вздохнул отец Иосия, - с ненавистниками. Отец вот твой тоже, чуть что, начинал кулаком стучать: ненавижу режим, ненавижу совхоз. И хоть бы что дельное за ненавистью своей держал. А все пустое. Тяжкий крест, тяжкий...
Боль, душившая Антошу, словно бы вдруг стеклась в одну точку, сфокусировавшись ясно на предмете, который представился внезапно первопричиной всех бед. Тяжкий, значит...
- Убери крест, - тихо и отчетливо потребовал Антоша.
Отец Иосия голову склонил по-птичьи и даже кудахтнул вроде.
- Крест убери с маминой могилы! - яростно повторил Антоша, упираясь в землю ногами так, словно всю планету мог промять каблуком.
Небытие, наконец, справилось. Оно отрастило огромную глотку, встало сводом вокруг Антоши и распахнуло зубастую пасть. В створе этой пасти, среди прозрачных клыков и невидимого нёба застрял на один хруп небытию назначенный отец Иосия - главный беспокойник, гнусный поповский старичок, и еще... весенним воздухом веяло оттуда, с запахом сирени и черемухи, там теплым ветерком колыхало рясу на попе, и оттуда пришел тихий голос.
- Я не могу, Антошенька. Это ведь не мой крест. И не твой. Это мамы твоей - она его несла.
Антоша дико зарычал и ринулся выворачивать крест из земли.
Страшную тяжесть обняли его руки. Он напрягся изо всех сил, но не смог и на палец приподнять деревяшку вверх.
Небытие напряглось вместе с Антошей, и что-то вдруг безнадежно хрупнуло в его невидимой плоти.
А потом вырвались слезы. Схлопнулись и разбились о себя же прозрачные клыки небытия, прахом осели на маленький могильный холмик, заслонивший небо.
На склоне холма, обнимая подножие креста, лежал Антоша и пронзительно плакал вверх, туда, где полоскался подол маминого платья, и белые пяточки упирались в нижнюю крестовину, плакал, повторяя беспомощно: "Мама! Мама! Мама! Мама!" А вокруг, как трава, росли другие кресты. И из под облаков почти, с невидимой вершины холма, вторил Антоше захлебывающийся женский голос: "Сынок! Сынок! Сынок!"
