Облачный рендеринг. Быстро и удобно ☆ от 50 руб./час ☆ AnaRender.io У вас – деньги. У нас – мощности. Считайте с нами!
Марина Karol Комаркевич Домой. Часть 1
А никто так и не понял, что случилось.
Ни Милагрос-собрина-де-Милагрос, готовившая обед сегодня уже в летней кухне за домом, ни Упряменький, ни донна Седа, заглянувшая договориться о крестинах будущего Пабло-Рикардо-Энтони Седа, ни старый Тото, ни курицы, ни кошка, ни семейка птичек хорнеро, слепивших свое гнездо на заборе недалеко от калитки... Да даже и сам дон Андрес, он тоже не очень хорошо понял, что произошло. Почему вдруг после утренней мессы он остановился у загона Упряменького и начал скармливать этому тихому, серому и неопрятному после зимы счастью Милагрос морковку за морковкой. А потом прошел в спальню, вытащил из-под кровати чемоданчик, до того древний, что его вполне могли сделать из шкуры приснопамятного Левиафана, и который он называл непонятным для Милагрос словом "балетка", и, обойдя донну Седу по кругу за кустами, устремился к рейсовому автобусу, утром каждого вторника и четверга неизменно и бережно увозившему свои железные внутренности от остановки в Пуэбло Кампа, чтобы в полдень причалить их уже в Мендосе, откуда можно поехать в Буэнос-Айрес или поездом, или другим автобусом, или даже самолетом - как позволят обстоятельства.
Ну да, это был вторник. И это было чистейшей воды совпадение.
Историю дальнейшую вполне бы можно было продолжить почти как сказочную.
Жили-были и служили когда-то в поселке Вяземки Ораниенбаумского района Ленинградской области три попа - отец Савва, отец Антоний и отец Иосия. Отец Савва был шумный, мудрый, и, как и подобает благочинному, представительный. Отец Антоний был недавно рукоположенный, но очень начитанный и знающий. А отец Иосия был просто старенький. Отец Савва отличался шириной плеч и могучим телосложением, говорил басом, пел много и охотно, и с мужиками в бане под водку, и на утренней, да так, что чуть не сама церква начинала тихо поводить стенами, заслушавшись доброго гласа. Отец Антоний тоже был не слабак, и росту знатного, хоть и не большой ширины. Он-то служил потише, но очень чисто, и каждое слово не пропевал, но выговаривал с большим тщанием, так что почти получалась музыка. Отец Иосия же служил тихо и голоском страдал девчоночьим, а росту был самого неказистого, какого только можно вообразить. Впрочем, и он, конечно, старался изо всех сил, иначе ведь не умел, да только сил тех было у него уже не очень много. Отец Савва был семейственнен и приятно обременен пятком чад различного возрастного свойства и темперамента. Отец Антоний ходил холостым по принадлежности своей к монашеству. А отец Иосия был уже не женат. Старенькая попадья его однажды придремала на солнышке за чисткой набранных батюшкой грибов, да так прямо и отошла к Небесному Царю, счастливо улыбаясь приятному делу, с тоненькой бурой пленочкой от масленочьих шляпок на повядших руках, и даже к похоронам не смогли их отмыть добела. Теперь спала она на здешнем кладбище, а отец Иосия поминал ее и на утренних молитвах, и на литургиях, и на панихидках, но как-то уже без беды, потому что ведь и самому скоро туда, так чего горевать - совершенно нечего. К отцу Савве ходили исповедаться, когда хотели получить головомойку, богато сдобренную любовью и прощением. К отцу Антонию притекали за разъяснением непонятного. А к отцу Иосии не пойми зачем, такой уж он был запутанный словоплет, вечно наговорит на исповеди чего-то невнятного, но исповедовал быстро и ласково - может, за то и любили, устав от страхов и строгости советских властей.
А не слишком ли много, может тут спросить каждый, оказалось вдруг попов в невеликом поселке?
Но так, что поделать. Год, ведь, был какой - в чистом виде сороковой. Храмы и церкви прикрывали повсюду. Большой храм в Неглинках заколотили еще год назад, и тогда же по горячке спалили дом благочинного. Хорошо хоть, тут же и опомнились, и помогли спасти остатки хозяйства, и даже компенсацию какую-то удалось нацедить с государства через попадью, благо подрабатывала матушка фельдшерицей в больничке. Да и миром скинулись немного, усовестившись из-за детей. Церковку деревянную в Матюховке, где окормлял отец Антоний, вообще за одну ночь обратили в ничто. Только приехала в сумерках подвода из горсовета, реквизировать ценности, тут же прибежали и мужики, растаскивать стены по дворам на подсобные нужды. Отцу Антонию между делом накостыляли малость, чтобы отдал наперсный крест, но как-то шумно было все и путано, каждый тащил свое что куда, и позабыли сразу доразобраться с батюшкой на месте. А потом уже и взятки вышли гладки, отец Антоний только руками разводил, да незаплывшим глазом болезно щурился, мол, не знаю - ищите у себя, товарищи, аккуратнее надо быть с описями имущества, нехорошо, попадет вам от начальства, хотите, помолюсь? Церковь же в Вяземках то ли позабыли, то ли не до того стало, из-за Германских новостей, повсеместно будораживших умы, а может по немощи отца Иосии Бог так управил, чтобы дожить батюшке свой век в служении, близь алтаря и привычных забот.
Словом, так получилось, что некуда больше было податься отцу Савве и отцу Атонию, кроме как в Вяземские палестины, к отцу Иосии под крыло. Ну, или сменить профориентацию, только с этим у батюшек было как-то несознательно. Не желали. А отец Иосия что - несолидный старец, отец Иосия радовался, как дитя. Благолепия-то церкви сколько, сам благочинный каждый день служит. И детей вдруг полный домик. Матушка Иринья готовит вкусно ботву тушеную с толокном. И отец Антоний - могучий такой, вон дров раздобыл - не перетопить. А переночевать отец Иосия и так в пономарке любил, так что и тесниться не пришлось. Такой вот был непритязательный батюшка, отец Иосия. Все ему было радостно, все хорошо. Самый несознательный, между прочим, из всех троих. Ну да это уже от старости, что тут возьмешь.
Так и жили себе потихоньку три попа в деревне Вяземки. Окормляли народ. Подзарабатывали, как могли - чутка на немногих требах, а больше все работами по хозяйствам - крыши крыть, заборы или бани ставить, огороды копать. Народ-то здешний, в основном пятилетние планы выполнял и перевыполнял - надои повышали, поголовье свиней увеличивали - на свое хозяйство не всегда времени хватало, а тут такая рабочая сила, и совестливая и не жадобная. Так бы, может, и перетекли все трое постепенно от молитв и трудодней к холмику на здешнем погосте, да не судьба приключилась батюшкам, покоиться в вяземской кладбищенской земле. Потому что произошла война.
Отец Савва, хотя и был уже не призывного почти возраста, сразу, как объявили о нарушении немцами границ СССР, попытался уйти воевать, чем матушку Иринью напугал почти до родимчика. Потому что как маленький, чес слово, рванул в военкомат огородами тайком от нее, и даже прорвался. Да его завернули. Во-первых, сказали, доверия вам нет, гражданин Подрясный. Вот и фамилия у вас даже подозрительная. А во-вторых, возраст у вас какой, папаша. Мы немцев-то уже завтра и разобьем, дайте молодым это дело быстренько сделать. А вы ступайте себе к вашему Боженьке и с чертями там воюйте, самое для вас хорошее дело. Но за энтузиазм вам конечно, спасибо. И руку пожимали безо всякой насмешки. Тогда ведь у всех в сердцах такое было - самое настоящее, горело огнем, и было как раз любовью - и к Родине и к людям, что бы ни говорили потом. К отцу Савве, надо сказать, и до того народ благоволил, кабы не церковник, и вообще бы любили, очень уж обаятельный был благочинный. А после, хоть и вернулся он домой из военкомата не солоно хлебавши, очень сильно зауважали. Утешать приходили. А тут еще - как раз чтобы собственной бесполезностью не маяться - письмо ему пришло от Владыки - строить храм в Радовицах, выхлопоталось вдруг разрешение от властей. И поехал благочинный исполнять волю своего церковного начальства, напоследок слезно обняв отца Иосию и обещав приехать служить снова вместе, как только обстоятельства того позволят. Доходили потом вести, что уж в Радовицах-то, как отошли они под немцев, довелось отцу Савве воплотить свою мечту и погулять в партизанах. И даже орден капнул на благочинное плечо. Но поскольку церковной жизнью народ в Вяземках мало интересовался, правда это, или нет, никто наверняка не знал.
А отец Антоний как раз ушел на фронт без приключений, оставив на память отцу Иосии тот самый наперсный крест. И больше о бывшем матюховском служителе никто ничего не слышал. Не было у батюшки попадьи, чтобы ждать его домой. Не было дома, куда бы вернуться. И писем и вестей о нем некуда было послать. Может где-то, в списках какой-нибудь военной части и сохранилась запись о рядовом Раткевиче Антоне Семеновиче, павшем или пропавшем... неведомо... В общем, как и должно Божьему человеку, ни к чему земному не привязал себя отец Антоний, и мир его не познал, и миру он послужил, и мир его позабыл...
Отец же Иосия, ах, что, право слово, ждать-то было от отца Иосии? Конечно, остался он в Вяземках, один, как и до нашествия сослужителей. И до прихода немцев и после него каждым воскресным днем, пока мог еще, поднимался на звонницу и тихонько даже как-то - по малосилию - стукал в колокол. Когда же совсем заболели ножки, приспособил перед церковью кусок рельса и бил по нему кирпичом, а потом тек служить литургию - одним уже темным и согбенным, точно куколи с тряпьем, старухам да редким напуганным бабам. Мужичье на то время почти все разбежалось по окрестным лесам - партизанить. И так тоненько это у него выходило - служить, когда возвышал девчоночий свой голосишко надрывом у алтаря - "Бла-ааа-года-ааа-рииим Госпа-ааа-да!" - словно вот иголочка трепещет, дрожит, и вот-вот обломится. И даже самые набожные, злые и старые прихожаночки вдруг улыбались, опустив долу сморщенные лица, до чего, однако, опять писклявит отец Иося, Господи прости, горько как и смешно. И облегчение прорастало внутри. После литургии шебуршал отец Иосия по хозяйству, или беседовал с кем, если просили. Треб совершал мало - не хотел никто, никто не рождался, никого не женили, разве что отпевали. Что-то еще советовал кому-то, бывало. Старухе Архиповой вот велел идти в комендатуру к немцам жаловаться, и ведь вернули же бабке корову, ничего себе, даже наказали, кажется, кого-то там, у немчуры, за самоуправство. Однажды прятал у себя в церковном подвале партизан - ребят из числа бывших школьников, попытавшихся поджечь комендатуру. Неделю их украдкой кормил, уговаривал потерпеть-переждать и вывел потом неприметно за околицу, когда поутихли страсти среди германцев. Они же, партизане, те самые, батюшку и шлепнули потом. Позже, когда шло уже наступление, а несознательному старцу взбрело таить в своем подвале вяземского доносчика и полицая. Полицай, правда, утек. А отца Иосию с красной дырочкой посередь лба сбросили в овраг и поспешно закидали землей в назидание всем вредителям, шпионам и поклонникам поповского беспредела.
Так вот и пришло к концу поповское засилье в деревне Вяземки, источилось само собой, не иначе, как, не снеся конкуренции великих идей коммунизма. И церковь Вяземская, прохудилась, обветшала и заросла по кругу под самые окна глухой травой.
